Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - [35]

Практически ежедневно я приезжала на электричке из Москвы в Переделкино, и мы встречались на кладбище и говорили о романе «Доктор Живаго».

Чаще всего на кладбище мы были одни. Иногда появлялся вдовец или вдова с цветами или охранник кладбища, который чаще всего сидел в своей будке, курил и читал. Иногда я приносила кусочки мяса в тряпице для того, чтобы покормить двух больших собак, встречавших меня у ворот кладбища.

Чаще всего мы сидели в старой части кладбища. Если погода была хорошей, мы садились на траву, предварительно расстелив на ней одну из моих шалей.

– Я хочу, чтобы меня вот здесь похоронили, – говорил он мне много раз.

– Перестань быть таким мрачным.

– А мне кажется, что это очень романтично.

Однажды, когда мы сидели на пригорке, Боря увидел Зинаиду, которая шла по главной дороге в сторону дачи. Она выглядела очень старой: шла медленно, держа в обеих руках по авоське с продуктами. Зинаида остановилась, положила авоськи на землю и закурила. Я привстала, чтобы лучше ее рассмотреть. Боря пригнул мою голову, чтобы она меня не заметила.

Тем летом я сняла домик в районе бывшей усадьбы Измалково, приблизительно в получасе ходьбы до Бориной дачи в Переделкино. Он не мог постоянно со мной жить, но, несмотря на это, я хотела иметь свою собственную базу, свой дом, в котором могла бы начать новую жизнь.

Дети спали в доме, а я обосновалась на застекленной веранде. Мама осталась в столице, заявив, что за городом, конечно, хорошо, но во всем надо знать меру.

Я обожала тот маленький домик.

Рядом с крыльцом на поверхность выходили толстые корни тополей, создавая как бы ступеньки перед ступеньками. Веранда была залита светом, и, лежа в кровати, я могла видеть, как Боря по тропинке подходит к дому.

Когда он увидел дом в первый раз, то сказал, что на стеклянной веранде нас видно, как в аквариуме. Позже в тот же день я поехала в город и купила синей ткани. Весь вечер я шила занавески, которыми закрыла застекленные окна веранды.

Лето выдалось жарким. Каждый день были грозы, и вдоль тропинки выросли кусты розовых и красных диких роз. Днем на веранде становилось душно. Я открывала все окна, но легче от этого не становилось. Мы с Борей потели под простыней, и я шутила о том, что на веранде можно выращивать тропические фрукты: манго и бананы. Боря не смеялся над моими шутками. Ему на веранде совсем не нравилось.

Мите очень понравилось деревенская жизнь. Целыми днями он пропадал в лесу и приносил домой камни, растения и лягушек. Своих лягушек он поселил в жестяном ведре, в которое сперва положил камни, траву и поставил емкость с водой. Он раскрасил лицо глиной, смастерил лук со стрелами и играл в Робин Гуда.

Ира не играла с братом. Она была старше, и жизнь на даче ей не особо нравилась. Она жаловалась на то, что чувствует себя взаперти в маленьком доме и скучает по московским друзьям.

– Здесь даже мороженого негде купить, – говорила она. Когда я сделала ей пломбир с мятой из Бориного сада, она даже не стала его есть.

– Отвратительный вкус, – попробовав, сказала она. – Пусть это ест твой ухажер.

Я возмутилась по поводу того, как она назвала Борю, и Ира встала из-за стола и ушла. Когда она не вернулась домой к вечеру, я пошла на станцию. Ира в полном одиночестве сидела на скамейке. Станционный смотритель подметал перрон.

– Я хотела поехать домой, – объяснила Ира, – но у меня нет денег.

– Наш дом здесь. Ты живешь со мной и Митей.

– И с Борисом.

– И с ним.

– Пока.

Я не успела ей ответить, как Ира встала и двинулась в сторону дома. Я осталась сидеть на скамейке и смотрела, как подметают перрон.

Лето подходило к концу, и дети должны были возвращаться в город перед началом учебного года.

Боря переживал, думая, что я уеду вместе с детьми.

– Я снова останусь один, – жаловался он почти со слезами на глазах. Мне нравилось то, что он переживает, и я хотела, чтобы он расплакался. И когда он действительно заплакал, я почувствовала свою власть над ним. Мне понравилось это чувство, и в течение нескольких недель я не говорила ему о том, что решила остаться, что означало, что я буду видеться с детьми только по выходным. Я уже давно приняла решение о том, что останусь, мне просто хотелось, чтобы он умолял меня об этом.

Ира собрала свои вещи за два дня до отъезда, а Митя начал собираться за час до отправления электрички. Я складывала его вещи в чемодан, а он упорно их вынимал.

– Митя, перестань, – сказала я.

– А где твой чемодан? – спросил он.

– Ты едешь в Москву. Ты об этом знаешь?

– Но ты же говорила, что это – наш дом.

– Здесь нет школы. Ты разве не хочешь увидеть одноклассников? По бабушке не соскучился?

– А где твой чемодан? – упорствовал Митя, и на его глазах появились слезы.

Я поцеловала его в лоб и сказала, что он может взять в Москву свою лягушку по прозвищу Эрик (это была единственная лягушка, которая выжила в ведре), если, конечно, он обещает о ней заботиться.

Дети уехали, а я осталась в доме до поздней осени. Это был летний дом, в котором нельзя было зимовать. Боря настоял на переезде в другой дом, что я и сделала. Этот дом был еще ближе к его даче, чем предыдущий. Мы называли его «маленьким домом», а его дачу – «большим домом».