Секреты Достоевского. Чтение против течения - [90]

на месте, куда сеются семена, – нарушая древние запреты. В будущем, когда он, следуя наказам Зосимы, «уйдет в мир», его ждет там не «вечная осанна», а новые битвы и конфликты. Как известно, в самом начале романа Алексей Федорович Карамазов назван его героем. По замыслу автора, в продолжениях «Братьев Карамазовых» этот герой должен был превратиться из пассивного, кроткого юноши в нигилиста и революционера. В рассматриваемом нами романе Достоевский сеет семена для этой истории.

Мальчишеское братство – революционный кружок? секта? – в конце «Братьев Карамазовых» не является началом разрешения тех проблем, которые Достоевский ставит в своем романе[170], поскольку эти мальчики составляют суррогатную семью, не предполагающую наличия женщин. Поэтому они являются неполноценным вариантом мира, подобно тем примитивным утопическим общинам, которые Достоевский критиковал в своих предыдущих произведениях. Романы Достоевского наглядно демонстрируют: конфликты, страдания и грехи являются неотъемлемой частью человеческой природы и не могут быть устранены. Любая попытка отрицания этого факта, любое выступление в поддержку слома патриархального, построенного вокруг семьи порядка могут привести только к еще более глубоким и значительно более опасным заблуждениям и несчастьям. «Мальчики», собравшиеся у надгробного камня Илюши, вырастут, и, даже если они не свернут с избранного пути поисков справедливости во имя Илюши, их ждут неожиданные испытания – как минимум в плане политического угнетения, но даже в большей степени в их взаимоотношениях с другими людьми. В каждой встрече с другим человеком скрывается свой бес: алчность, похоть, зависть, гнев и сомнение. Каждое слово, будь то исповедь или клевета, таит в себе возможность проклятия или спасения; стоит только высказать его вслух, и никакая социальная инженерия не будет в силах изменить последствия сказанного.

Как мы видели, читая произведения Достоевского «против течения», несмотря на то что его страдающие, сомневающиеся, преодолевающие испытания и трудности герои-мужчины приковывали к себе львиную долю внимания читателей и критиков, женщины гораздо чаще, чем это обычно признавалось, играли в его сюжетах решающую роль. Его героини – не просто жертвы мужской агрессии, хотя всегда существовал соблазн трактовать их образы именно так. Можно пойти по пути наименьшего сопротивления и свести тему «Достоевский и женщины» к общеизвестной парадигме: безмолвная, кроткая и ангельски терпеливая праведница вроде Сони Мармеладовой или Даши Шатовой молча слушает героя и ждет его духовного перерождения. Но не она является главным действующим лицом, и на ее пассивности, пусть и сулящей блаженство, невозможно построить драматический сюжет, характерный для романов Достоевского. Женщины в его произведениях – даже те, а может быть, и особенно те, которые не выведены на сцену, а только упомянуты, – являются раздражителем, бесовским наваждением, соблазном, без которого завязка сюжета невозможна. Героини романов Достоевского активны, они живут полной жизнью в материальном мире. Варенька Доброселова, Настенька, Грушенька и другие действуют, говорят и ставят перед героем эротические и этические дилеммы, которые в дальнейшем определят его судьбу. Эти дилеммы принимают различные формы, в зависимости от характера и положения той или иной женщины. По мере того как Достоевский совершенствует свое мастерство, его героини все более становятся восприимчивы к одержимости бесами: бесами алчности, гнева, зависти и похоти. Что же касается матерей, то Достоевский мог предоставить им место в центре своего романа, как Варваре Петровне Ставрогиной, или позволить им осуществлять свою опасную власть издалека, как Марфе Петровне Свидригайловой или матерям братьев Карамазовых. Но, как мы видели, матери – это стихийная сила, с которой нужно считаться, если мы желаем до конца понять смысл слов Достоевского. Решению этой трудной задачи необходимо посвятить отдельную книгу.

Заключение

«Эвклидов ум» мог бы построить мир исключительно на необходимости, и мир этот был бы исключительно рациональным миром. Все иррациональное было бы из него изгнано. Но Божий мир не имеет Смысла, соизмеримого с «эвклидовым умом». Смысл этот для «эвклидова ума» есть непроницаемая тайна. «Эвклидов ум» ограничен тремя измерениями. Смысл же Божьего мира может быть постигнут, если перейти в четвертое измерение. Свобода есть Истина четвертого измерения, она непостижима в пределах трех измерений. «Эвклидов ум» бессилен разрешить тему о свободе.

Н. А. Бердяев[171]

Романы Достоевского ставят в тупик юристов, ученых и судей. Оказавшись в вымышленном мире, мы задаем очевидные вопросы: почему существуют бедность и преступления? Почему люди вредят друг другу? Почему невинные страдают? Ответы на эти вопросы, основанные на вере в силу логики и на человеческом критическом дискурсе, никогда не оказываются удовлетворительными, и диалог продолжается. Именно из-за невозможности ответить на эти заданные Достоевским вопросы его произведения сохраняют свое значение и в наше время, а леденяще симметричная, мертвая логика «дважды два четыре» оказывается бессильна.