Секреты Достоевского. Чтение против течения - [79]
Федор Павлович – грешник. Он пьет; он богохульствует; он пьянствует; он пренебрегает своими сыновьями; он копит деньги; он пытается соблазнить женщину, которую любит его сын. Его алчность и похоть не знают границ. Федор Павлович виновен. Грехи отца возбуждают гнев сына и грозят увековечить на поколения вперед архетипический цикл греха и возмездия. Когда в келье Зосимы разгневанный Дмитрий восклицает: «Зачем живет такой человек?» [Достоевский 1976а: 69], он задает главный вопрос романа. Федор Павлович Карамазов воплощает в себе принцип жизни. Лейтмотив жизни, живости и оживленности сопутствует ему на протяжении всего романа. Он является носителем семени, о котором говорится в эпиграфе к роману, взятом из Евангелия от Иоанна, – семени, которое, как учит Зосима, падает на землю из иных миров. Федор Павлович направляет все свои усилия на то, чтобы как можно дольше оставаться живым и бодрым, включая способность сеять свое семя – даже тогда, когда, как он говорит Алеше, он потеряет всякую привлекательность и женщины перестанут приходить к нему по доброй воле [Достоевский 1976а: 57]. Любое покушение на Федора Павловича Карамазова – это покушение на саму жизнь.
Хотя создатель Федора Павловича – страстный христианин, языческая сущность этого персонажа бросается в глаза. Проводники человеческой жизни на землю, он и еще одна отцовская фигура в романе, старец Зосима, вместе создают концепцию, которая проверяет границы христианской традиции. Зосима учит, что «Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло всё, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным…» [Достоевский 1976а: 290]. За семнадцать столетий до того, как Достоевский написал «Братьев Карамазовых», египтянин Птолемей учил, что
…души <…> были осколками звезд – фрагментами небесного света, которые упали на землю и запачкались при прохождении через земную атмосферу. Пятна на них являются человеческими свойствами – например, похотливостью (если эти осколки звездного света пролетали слишком близко от планеты любви Венеры) или гневливостью, если они закоптились от воинственного Марса.
На этом пикантном языческом фундаменте живший в XIII веке итальянский врач и философ Таддео Альдеротти построил учение, гласившее, что «душа возникает из того семени, которое создает тело» [Rubin 2004: 68–69]. Федор Павлович является транспортным средством, посредством которого человеческие души-семена перемещаются на землю. Его любовь к женщинам, вину и сластям (сладострастие, которое сгноило его зубы и плоть) – это дионисийство, лучше всего выраженное его сыном Дмитрием в поэме «Исповедь горячего сердца. В стихах». Культ жизни, являющийся основой дионисийских празднеств, включает в себя отдание должного меду и вину и связан с брожением славянского питного меда[151]. Дионисийство Федора Павловича «направлено на жизнь и утверждение жизни, а не на покорность и отрицание» [Berkson 2000: 62][152]. Подчеркивая функцию старика Карамазова как воплощения принципа жизни, Достоевский представляет его – не его личность, а саму его жизнь – как противоядие болезненному пессимизму его сына Ивана и других разделенных персонажей, чьи умствования (которые Человек из подполья называет «началом смерти») отвлекают их от полноценной физической и эмоциональной жизни на этой земле. Таким образом, убийство, завершающее его жизнь «трагической и темной кончиной» [Достоевский 1976а: 7], представляет собой символическое покушение на первичные корни самой жизни.
Федор Павлович внушает окружающим – как героям романа, так и читателям – физическое, психологическое и духовное отвращение. Мы, естественно, сочувствуем его сыновьям и их проблемам: любви Дмитрия к Грушеньке с ее сложностями и противоречиями, интеллектуальным и моральным мукам Ивана и попыткам Алеши сохранить свою духовную чистоту. Мы видим Федора Павловича с их точки зрения и воспринимаем его главным образом как помеху их счастью. Само собой разумеется, мы сопереживаем их покойным матерям. Однако более высокий уровень абстракции, который я уже рекомендовала как средство понять произведения Достоевского, вынудит нас расположить моральную ось его величайшего романа иначе. Зло никогда не бывает эксклюзивным свойством кого-то одного. В «Братьях Карамазовых», как и в «Игроке» и других произведениях, принцип жизни несет в себе благодать и спасение и противостоит мертвым ценностям рациональности, математики и денег. Жизненная сила привлекает жен Федора Павловича к нему и создает его сыновей; борьба сыновей против этой силы заставляет их жить и не дает угаснуть сюжету романа. Можно сказать, что Федор Павлович виновен в том, что он жив. Если матери ему противостоят, значит, в символическом мире Достоевского они противостоят самой жизни – даже в тот момент, когда рождают эту жизнь на свет. Над ними также тяготеет бремя вины. Каков же характер этой вины?
