Секреты Достоевского. Чтение против течения - [73]

[Достоевский 19746: 122] (курсив мой. – К. А.).

Сходство бросается в глаза: героиня неожиданно входит с улицы и проталкивается через шокированную ее дешевым нарядом толпу к порогу святого места; возникает драматический контраст сакрального и профанного. Реалии эпохи Достоевского не позволяют предположить, что Марья Тимофеевна, будучи окружена в «ужаснейшем Содоме» грубыми, развратными людьми, могла доставлять своему безработному брату-пьянице средства к существованию лишь поденной работой в качестве служанки. Могла ли она не торговать собой?

Читатель помнит мысли Раскольникова о том, что у проститутки (Сони) есть три торные дороги: разврат, безумие и самоубийство. Марья Тимофеевна выбрала безумие. Соня сумела сохранить свое смирение, кротость и способность любить; и она привела Раскольникова к спасению. Несмотря на различия между этими двумя книгами, между двумя ракурсами (в «Преступлении и наказании» мы знали все мысли и чувства Раскольникова изнутри, в «Бесах» мы видим Ставрогина лишь снаружи), и несмотря на печальный финал «Бесов», парадигма здесь та же: распространенный сюжет, описывающий помощь падшей женщине (ее спасение) со стороны просвещенного, образованного юноши-«шестидесятника». Однако, насколько мне известно, такая трактовка в литературоведении не появлялась. Почему?

Неужели только из-за слов самого Ставрогина? В одном из наиболее памятных «срываний покровов» в романе Ставрогин говорит Шатову: «Марья Тимофеевна девица» [Достоевский 19746: 194]. Изъявительное наклонение здесь соблазнительно. Итак, болтун Петруша – источник наших знаний об истории первых встреч Ставрогина с Марьей Лебядкиной, и он лжец. Читая «против течения», мы можем предположить, что Ставрогин в таком случае представляет истину: его слова правдивы, даже если они явно противоречат фактам. Иначе говоря, Верховенский лжет (Марья Тимофеевна не зарабатывала деньги одной лишь поденной работой; на самом деле она торговала собой), но Ставрогин говорит правду (она чиста, несмотря на то что торговала собой).

Когда Ставрогин берет в жены проститутку и заявляет, что она девственница, он отказывается обвинять, то есть впадать в самый страшный, с точки зрения Достоевского, грех: отказывается распространять клевету[133]. Называя ее невинной, он предлагает ей стать такой. При этом он скрыто цитирует евангельский текст и предлагает падшей женщине возможность спасения, отрицая ее грех. Но Марья Тимофеевна (и это неудивительно) не может ему поверить. Она цепляется за факты – отсюда ее помешательство. Важно то, что Ставрогин рассказывает об этом именно Шатову. Будучи праведным человеком, Шатов верит. Это может помочь нам понять известное высказывание Достоевского о том, что он предпочел бы остаться с Христом, а не с истиной – независимо от фактов[134]. Вера ведет к откровению. Отказ верить (или зависимость от вещественных доказательств) выпускает бесов на свободу.

Так и происходит в случае Марьи Тимофеевны. Ставрогин действует (и говорит) как спаситель. Нетрудно поверить, что Ставрогин, возможно, отказался осуществить де-факто свой брак с некрасивой, физически и умственно неполноценной женой, которая к тому же является бывшей проституткой и, по всей вероятности, ведьмой. Но при этом невольно возникают другие трудные вопросы – вопросы, напоминающие о нашем анализе личной жизни Степана Трофимовича Верховенского. Как насчет других женщин? Как насчет всех этих погубленных женщин, всех этих беременностей и младенцев? Как насчет изнасилования и самоубийства малолетней девочки? Как и о Свидригайлове, о Ставрогине ходят слухи как о ненасытном соблазнителе женщин. Сюжетная линия Степана Трофимовича зиждется на попытке Варвары Петровны женить его, чтобы покрыть «чужие грехи» – т. е. предполагаемое соблазнение Даши не кем иным, как Ставрогиным. Марья Тимофеевна, его жена, заявляет, что родила от него ребенка. Марья Игнатьевна Шатова указывает на него как на отца ее ребенка. Лиза Тушина, благовоспитанная и высокообразованная молодая наследница крупного состояния, проводит с ним ночь, губя свою репутацию. И потом, есть еще Матреша.

Все эти женщины любят Ставрогина, но характер этой любви достаточно туманен, поскольку основные события скрыты от читателей. Обратившись к вопросу о роли женщин в «Бесах», мы не можем пройти мимо загадочных упоминаний в этом романе секты скопцов и их связей со Ставрогиным. Интересное совпадение: скопцы особенно почитали Откровение святого Иоанна Богослова, а в «Бесах» имеется множество апокалипсических реминисценций. Как пишет Л. Энгельштейн в своем мрачном исследовании секты скопцов,

эти мистические аскеты считали себя агнцами Божьими, овцами, стоящими по правую руку Спасителя. Они были «искуплены из людей, как первенцы Богу и Агнцу» (Откр. 14: 4). И тем не менее они проживали свою повседневную жизнь посреди непосвященных – козлищ, стоящих по левую руку Спасителя и недостойных войти в Царствие Небесное [Engelstein 1999: 7].

Увеча себя, скопцы уподоблялись жертвенному агнцу (самому Иисусу), который принял на себя страдания всего мира. Анализируя «Бесов», литературоведы всегда указывают читателю на этимологию фамилии Ставрогина. Она происходит от греческого слова отаордс; («крест») и очевидно намекает на Страсти Христовы. В тексте романа недвусмысленно говорится о связи Ставрогина со скопцами и родственной им сектой хлыстов. Стараясь польстить Ставрогину во время их разговора в главе «Иван-Царевич», Петр Верховенский сравнивает будущий выход Ставрогина из тайного убежища с выходом «полулегендарного основателя» сект хлыстов и скопцов Данилы Филиппова. Здесь соединяются сразу несколько черт личности Ставрогина: его двусмысленная сексуальность, тема тайного убежища («он скрывается») и апокалипсический подтекст. Тема самозванства здесь также выходит за исторические и библейские рамки, поскольку история секты скопцов изобилует ложными и двусмысленными именами. Например, Энгельштейн указывает на «неясную» идентичность «пророка» скопцов Кондратия Селиванова, которого связывали с великим множеством разных личностей. Селиванов «считал себя воплощением первого Искупителя», а история его бедствий – похожий на Священное Писание текст, озаглавленный «Страсти Кондратия Селиванова», являвшийся для скопческих общин «определяющим нарративом инициации и выживания» [Engelstein 1999: 32]. Ученые подробно задокументировали важность темы скопцов для замысла «Жития великого грешника», остававшегося доминантой в творческом сознании Достоевского в тот период, когда он писал «Бесов» [Peace 1971: 171]. Если же пренебречь метафорическими нюансами, то из-за недвусмысленной ассоциации между Ставрогиным и сектой скопцов напрашивается вопрос о его возможной половой импотенции или сознательном уклонении от контакта с женщинами. Р. Пис ставит этот вопрос в своем провокативном исследовании