Секретный пилигрим - [40]

А затем также намекнули, что над самим Смайли навис дамоклов меч или – если более тактично – что его ожидает назначение на преподавательский пост, чтобы у него оставалось больше времени на свою семейную жизнь.

Хейдон весело посмотрел на Смайли, но веселый взгляд стал ледяным, пока Хейдон ждал, что Смайли посмотрит на него в ответ. Все остальные тоже ждали. Неловкость состояла в том, что Смайли в ответ не взглянул. Он был похож на человека, не пожелавшего ответить на приветствие. Он сел в шезлонг, брови его были подняты, большие веки опущены, а круглая голова наклонена, словно он внимательно рассматривал персидский коврик для молитвы – еще одну эксцентричную деталь комнаты Билла. Так он и продолжал изучать коврик, будто не подозревая, что Хейдон им интересуется, хотя все мы знали – даже я, – что это было неправдой. Потом он надул щеки и неодобрительно нахмурил брови. И наконец встал – но не театрально, поскольку Джорджу никогда это не было свойственно, – и собрал свои бумаги.

– Что ж, думаю, мы извлекли из этого суть, так, Билл? – сказал он. – Пожалуйста, через час, если вас это устраивает, Контроль собирает офицеров, которые ознакомились с этим делом, и мы постараемся дать этому оценку. А нам с тобой, Нед, надо прояснить один эпизод цюрихской истории. Может, заглянешь, когда освободишься от Билла?

Двадцать минут спустя я сидел в кабинете Смайли.

– Ты веришь в эту фотографию? – спросил он, совершенно не собираясь говорить о Цюрихе.

– Приходится, а что делать?

– Почему ты так думаешь? Фотографии можно подделать. Существует и такая штука, как дезинформация. Московский центр знаменит тем, что время от времени этим занимается. Мне сказали, что они даже опустились до того, что стали дискредитировать невинных людей. У них, кстати, существует целый отдел, только этим и занимающийся. В нем работает около пяти сотен офицеров.

– Тогда зачем же ложно обвинять Беллу? Почему бы не остановиться на Брандте или на ком-нибудь из экипажа?

– Что Билл велел тебе делать?

– Ничего. Он говорит, что в свое время я получу указания.

– Ты так и не ответил на его вопрос. Ты думаешь, мы должны ликвидировать агентурную сеть?

– Мне трудно ответить. Я всего лишь местное звено. А руководят агентурной сетью напрямую из Лондона.

– И все-таки?

– Мы не в силах тайно вывести из дела тридцать агентов. Нам придется начать войну. Если о путях, по которым идет снабжение, известно, а все пути отхода перекрыты, я не вижу, что мы вообще могли бы для них сделать.

– Значит, можно считать, что они уже покойники, – сказал он, скорее утверждая, чем спрашивая. На столе зазвонил телефон, но Смайли не поднял трубку. Он продолжал смотреть на меня с сочувствием и интересом. – Что ж, если они уже покойники, запомни, пожалуйста, Нед, это не твоя вина, – по-доброму добавил он. – Никто не ждет, что ты в одиночку справишься с Московским центром. Это может быть ошибка Пятого этажа, может быть – моя. Но уж никак не твоя.

Он кивнул мне на дверь. Я закрыл ее за собой и услышал, что его телефон перестал звонить.

* * *

В тот же вечер я вернулся в Гамбург. Когда я позвонил, у Беллы был радостно возбужденный голос, который тут же погрустнел оттого, что я сразу не бегу к ней сломя голову.

– Где Брандт? – спросила она. Она не имела никакого представления о том, что телефон может прослушиваться. Я сказал, что с Брандтом все в порядке, все замечательно. Я чувствовал себя виноватым, разговаривая с ней, потому что мне было известно так много, а ей так мало. Нужно держаться с ней естественно, сказал Хейдон: “Что бы ты ни делал раньше, продолжай в том же духе или делай это даже еще лучше. Я хочу, чтобы она ни о чем не догадалась”. Я должен был сказать ей, что Брандт ее любит, на чем он, несомненно, настаивал. Предполагаю, что в своих мучениях он просил о встрече со мной. Во всяком случае, надеюсь, что это так, поскольку я доверял ему и был за него в ответе.

Я старался не расстраиваться из-за себя, потому что другим было намного хуже, но этого не получалось. Еще несколько дней назад я тревожился за Брандта и его экипаж. Я был их представителем и их защитником. Теперь один из них был мертв или того хуже, а остальных у меня забрали. Агентурная сеть, хотя и работала на Лондон, была мне вроде семьи. Теперь это было похоже на остатки призрачной армии, до которой не добраться, – армии, которая находится между жизнью и смертью.

Но хуже всего было ощущение путаницы: у меня в голове была по меньшей мере дюжина противоречивых теорий, каждая из которых мне в отдельности нравилась. Сначала я убеждал себя в том, что Белла невиновна. Это, собственно, я и доказывал Хейдону. А в следующую секунду я спрашивал самого себя, как она могла связываться со своими хозяевами. Ответ был – очень просто. Она ходила в магазины, в кино, на занятия. Она могла встречаться со связными и вынимать почту из почтовых ящиков сколько душе угодно.

Но, зайдя так далеко, я стал ее защищать. Белла не была порочной. Фотография – чистое надувательство, а история об ее отце ровным счетом ничего не значила. Смайли так и сказал. Существовали сотни возможных вариантов провала операции, и Белле совершенно не нужно было бы прикладывать к этому руку. Наша оперативная безопасность была жесткой, но не настолько, насколько мне бы хотелось. Мой предшественник оказался продажным. А почему бы ему вдобавок к тому, что он выдумывал агентов, нельзя было нескольких и продать? Пусть даже он и не продал, но разве у Брандта не было никаких оснований предположить, что утечка могла произойти с нашей стороны забора, а не с их? Теперь я не хотел бы, чтобы вы подумали, что молодой Нед, лежа в своей одинокой постели той ночью, без чьей-либо помощи распутал клубок предательств – впоследствии Джорджу Смайли пришлось приложить все силы, чтобы раскрыть эти тайны. Источник может быть подставой, на подставу можно и не обратить внимания, опытный разведчик может принять неправильное решение – и все без помощи предателя в пределах Пятого этажа. Это я знал. Я не был ни ребенком, ни одним из серощеких теоретиков по вопросам конспирации из Центра.