Секретный пилигрим - [39]

– Он был убит пограничником, – сказал я. – Он даже не пытался перейти границу. Просто вышел на разведку. У нее такое чувство, что всякий, с кем она связывается, погибает, – добавил я, невольно подумав о Бене.

– Может, она и права, – сказал Хейдон.

Мне ошибочно показалось, что Рой Бленд присоединился к моей защите, – во мне росло чувство, что я нахожусь на скамье подсудимых.

– Имей в виду, что Тадео мог быть вне подозрений и в то же время ошибиться в смерти Феликса. Может, полиция имитировала его смерть. В конце концов, его последним отправили в грузовик. В любом случае он был бы заляпан кровью на этой бойне. Им не пришлось бы брызгать на него томатным соусом, не так ли? Это за них уже было сделано.

Смайли взялся за дубинку, которую Бленд выпустил из рук. Я начал жалеть, что столько интриговал, чтобы выйти из-под его опеки.

– Билл, нам действительно важен отец? – вопросил он. – Феликс может быть Иудой из Иуд, но иметь при этом абсолютно честную дочь, не так ли?

– Мне тоже так кажется, – сказал я. – Она восхищается своим отцом. Она совершенно спокойно о нем говорит. Она уважает его. Она до сих пор о нем скорбит.

Мне вспомнилось, как она глядела вниз, на кладбище. Мне вспомнилась ее решимость отметить то, что ей подарена жизнь. Я не верил, что она притворялась.

– Ладно, – нетерпеливо сказал Хейдон и швырнул мне через стол широкоформатную фотографию. – Допустим некоторую натяжку и поверим тебе. А что, черт возьми, прикажешь делать с этим?

Это была сильно увеличенная фотография и не совсем в фокусе. Мне показалось, что это была сфотографированная фотография. В левом верхнем углу была поставлена красная печать с всего одним словом “Уичкрафт”, что, по непроверенным данным, было одним из наиболее тайных источников Лондонского центра.

Предостережение Тоби Эстергази подтверждало это.

– Нед, ты никогда эту фотографию не видел, – сказал он мне через плечо Хейдона с некоторой елейностью, которую приберегают для молодых. – А также ты никогда не видел названия “Уичкрафт”. Когда выйдешь из этой комнаты, в голове у тебя должно быть пусто, ноль.

Это была групповая фотография молодых мужчин и женщин, расположившихся на фоне чего-то такого, что могло быть и бараком, и студенческим общежитием. Их было не меньше шестидесяти, все в гражданском: мужчины – в костюмах и галстуках, женщины – в белых строгих блузках и длинных юбках. С одной стороны от них стояла группа пожилых людей и одна женщина устрашающего вида. Настроение, как и одежда, здание и фон, было мрачным.

– Второй ряд, третья справа, – сказал Хейдон, давая мне увеличительное стекло. – Хорошие сиськи, те же самые, о которых рассказывал молодой человек.

Это была, вне всякого сомнения, Белла. Только Белла года на три-четыре моложе, Белла с зачесанными назад волосами, как мне показалось, собранными в хвост. Это были, несомненно, Беллины широко расставленные ясные глаза, Беллина неотразимая улыбка и высокие упругие щечки, которые я обожал.

– А Белла ни разу не шепнула тебе на ушко, что она училась в школе иностранных языков в Киеве? – спросил меня Хейдон.

– Нет.

– А вообще она рассказывала хоть что-нибудь о своем образовании, не считая того, как трахалась с Тадео в сене?

– Нет.

– Конечно же, в Киеве это скорее воскресная школа, а не обычная. Не то место, о котором ребятишки впоследствии много рассказывают. Если только они не исповедуются. Теоретически – это школа для завтрашних переводчиков, но боюсь, что на практике это скорее инкубатор для подающих надежду молодых кадров Московского центра. Центр владеет школой, Центр обеспечивает персоналом, Центр снимает сливки. А вся шушера идет в их министерство иностранных дел, как и у нас.

– Брандт это видел? – спросил я.

Его неуместную веселость как ветром сдуло.

– Ты шутишь, да? Брандт – свидетель, которому мы не доверяем, как и всем остальным.

– Могу я с ним повидаться?

– Не советую.

– То есть “нет”?

– То есть “нет”.

– Являлся ли “Уичкрафт” также источником донесения против отца Беллы?

– Не суй нос, куда не следует, – сказал он, но я перехватил испуганный взгляд Тоби и понял, что прав.

– А что, Московский центр всегда делает групповые фотографии своих драгоценных учеников? – спросил я, воодушевившись, когда Смайли поднял голову, и я снова принял это за поддержку.

– Мы же делаем их в Сэррате, – отрезал Хейдон. – Так почему бы Московскому центру этого не делать?

Я чувствовал, как у меня по спине струится пот, и знал, что слабеет голос. Но продолжал выпутываться.

– А еще кто-нибудь опознан на этой фотографии?

– Между прочим, да.

– Например?

– Не важно.

– Какие языки она учила?

Хейдону я уже надоел. Он вознес взгляд к господу, словно умоляя даровать ему терпение.

– Что ж, дорогой, все они учат английский, если именно это тебя интересует, – медленно произнес он и, подперев подбородок руками, пристально посмотрел на Смайли.

Я не ясновидец и никак не мог знать, что происходит или уже произошло между этими двумя людьми. Но, даже принимая во внимание мою неосведомленность, уверен, что у меня было чувство, будто меня застигли между двумя лагерями противника. Даже человек, настолько далекий от политических интриг Главного управления, как я, не мог не услышать грохота битвы: как великий Икс прошел в коридоре мимо великого Игрека, не сказав ничего, кроме “Доброго утра”; как А отказался сесть за один стол с Б во время обеда. И как хейдоновский Лондонский центр становился службой в службе, пожирая районные управления, подминая под себя специальные отделы, наблюдателей, подслушивателей, опускаясь до таких простых людей, как наши почтари, которые сидят в сырых помещениях для сортировки почты, преданно вскрывая над паром конверты с помощью постоянно кипящих на газу чайников. Было даже дано понять, что настоящая схватка Титанов происходила между Биллом Хейдоном и царствующим Шефом, и этот последний называл себя Контролем, и что Смайли, виночерпий Контроля, был скорее на стороне своего хозяина, чем Хейдона.