— Да где это видно, — кричал на крестьян, — чтобы в церкви да и вдруг про Ленина! Что я теперь в Екатеринбурге скажу?
Разводят крестьяне руками. Батюшка кричал, этот кричит.
— Да ты не кричи. Мы же по всей, по правильной форме.
Едет назад в Екатеринбург Задорнов: «Эх, эх, не сумел, не туда загнул… Никудышный из меня агитатор».
И батюшка места себе не находит: «Без ножа, чёртов сын, зарезал. Эка как взбаламутил крестьян. Видать, самого сильного к нам прислали».
КЛЯТАЯ ЛУГОВИНА
Приехал, как-то в деревню Глуховку к отцу и матери токарь Путиловского завода Прохор Знатков.
Понабежали в избу родичи и соседи:
— Ну, как там в Питере? Как поживают рабочие?
— Хорошо в Питере, — отвечает Знатков. — Дружно живут рабочие. Повыгоняли буржуев с заводов. Сами теперь хозяева. Ну, а как у вас здесь.
— И нам хорошо, — отвечают крестьяне. — Помещиков взашей. Землю нарезали. Скот нынче у каждого. Барскую луговину делить будем.
— Луговину?!
— Ну да, ту, что у речки у Березайки, что от Клятого омута по ту и другую сторону.
— Так зачем же ее делить?
— Как — зачем?! Чтобы каждому своя часть приходилась.
— Ну это вы зря, — произнёс Знатков. — Сделали бы луговину общей. Сообща бы её косили. Да и скотине так будет привольнее.
Усмехнулись крестьяне:
— «Общей»… На кой она общая! Нет, каждой травинке хозяин нужен.
Пытался приехавший говорить про завод — вот, мол, у них, у рабочих, заводы же общие.
— Ну, паря… Ты нам заводом не тычь.
Вскоре Прохор Знатков уехал. А мужики собрались и проголосовали так, как задумали: «Делить луговину — и точка».
Разделили. Но тут началось в Глуховке вдруг такое, чего и в прежние времена не случалось.
Пригонят мужики на рассвете скотину на луг. Ну, а дальше? Дальше сиди и смотри, чтобы твоя корова не зашла на чужой участок. А корова — как есть скотина. Где ей знать про крестьянское голосование. Так и норовит на надел к соседу.
Появились на лугу изгороди и межевые столбы. Пастухов развелось невидимо. Целый день крики:
— Куда пошла!..
— У, ненасытная!..
— Ванька, Вань-ка! Да уйми ты свою безрогую…
И чем дальше, тем хуже. К середине лета глуховские крестьяне все до единого перессорились между собой. В гости друг к другу не ходят. На улице не здороваются. Волками да лисами один на другого смотрят. И кто его знает, чем бы все это окончилось, да только в разгар жнивья снова приехал в родную Глуховку из Питера Прохор Знатков. Идёт он со станции полем. Рожь стоит спелая, высокая, налитым колосом к земле пригибается, осыпается рожь.
«А где же косцы? — поразился Прохор. — Может, в деревне беда какая?»
Ускорил он шаг. Вышел к реке, к луговине. Смотрит, луговина — что улей. Вооружились крестьяне кольями, вот-вот и война начнётся.
— Стойте! Сдурели вы, что ли? Стойте!
Остановились мужики, повернулись к Знаткову и вперебой:
— Да его Манька да на мой участок…
— Да его Рыжуха да мою траву…
— Да ихняя тёлка да под нашу изгородь…
— Эх, вы… — вздохнул Прохор. — «Манька. Рыжуха. Тёлка»… Да не совестно вам? Советская власть вам землю дала, скотом наделила. А вы? Тьфу! Тошно смотреть. Для этого, что ли, люди за лучшую долю бились? Для этого, спрашиваю?
Остыли мужики, разошлись по домам. И пошли по селу разговоры:
— Прав Прохор Знатков…
— Хватит волками и лисами друг на друга…
— Не для этого люди за лучшую долю бились…
— Обобщить луговину!..
В тот же день сняли мужики изгороди и межевые столбы — любо взглянуть на берег реки Березайки.
— Назад в Питер провожали Прохора всем селом. Шли огромной толпой четыре версты до самой станции.
— Молодец! — говорили крестьяне. — Сразу видать, что питерский. Одним словом — рабочий класс.
КНИЖНАЯ КОМНАТА
Хвалилась Дарья:
— Книг у нашего барина прорва. Комната целая. Библиотечный зал называется. Книги в шкафах стоят. Их там немалые тысячи. Переплётики разные. Зелёные, красные, есть голубые, есть в васильковый цвет.
— Читающий барин, выходит, у нас человек, — рассуждали крестьяне. Любитель большой до книг.
А барин в имении вовсе и не жил. Книг не читал. Весь год проводил в Петербурге. Книги стояли без всякого дела. Филька Кукулин как-то с отцом натирал полы в помещичьем доме и тоже в той комнате был. И тоже про книги потом рассказывал.
— Прорва, — соглашался он с Дарьей. — Аж до боли в глазах рябит.
И следом пошёл про книги. Даже названий запомнил несколько.
— «Дон-Кихот», — перечислял он на пальцах. — А. С. Пушкин: «Полтава», «Русские сказки»; Свифт — «Приключения Гулливера»; Диккенс — «Оливер Твист».
Потом рассказал про картинки. Мол, в книгах картинки, и тоже прорва. Смотрят на Фильку ребята с завистью.
— А про что же в тех книгах?
— Про разные разности, — ответил уклончиво Филька. Как и другие, Филька тех книг не читал.
Ходили ребята к барскому дому, глазели в окна на книги.
— Вон «Гулливер», а чуть ниже — «Полтава», — тыкал Филька пальцем в оконную раму. Показал, где стоит «Дон-Кихот», где «Русские сказки», где Диккенс — «Оливер Твист».
Прижались к окнам носами ребята.
— Эх, подержать бы хоть раз в руках!
И вот — революция. Стало господское сразу народным. Достались крестьянам и барские книги. На душу по десять штук.
«Приключения Гулливера» теперь у старухи Мавриной. А. С. Пушкин, «Полтава», у Воеводиных. «Русские сказки» у Лапиных. У деда Клюева «Дон-Кихот».
