И даже Глаши и Клаши, словно и вовсе таких не бывало, дома у Травкиных нет.
Застала бабка в квартире лишь Капку. Капка сидит за столом. Книги, тетрадки лежат перед Капкой. Руки в чернилах. Клякса за ухом. Буквы выводит в тетрадке Капка.
Диву даётся бабка.
— Где же сёстры? — спросила бабка.
Поднялся Капка, хитро глаза прищурил.
— Где же внучки? — тревожится бабка.
Улыбается бабке Капка. Вывел мальчик старуху на улицу. К центру посёлка её ведёт. Дом двухэтажный стоит направо. Дом двухэтажный стоит налево. Глянула бабка в правую сторону. Ахнула старая: мерещится, что ли? Нютка с Марфуткой, словно с картинки, из окон на бабку смотрят.
Глянула бабка на левую сторону. Ахнула старая: мерещится, что ли? Акулька и Юлька, Глаша и Клаша бабке из окон руками машут.
Слёзы застыли в глазах у бабки.
— Господи праведный… — крестится бабка. Решает старуха: привиделся сон.
Эх ты, глупая старая бабка!
…Ходит Капка с друзьями в школу. Сёстры — в ясли и в детский сад.
КУХАРКА
Обидно Смирновой Люде — мать у неё кухарка.
Вот у Вани другое дело: был отец кочегаром — стал начальником станции. У Лёвы мама была швея, а нынче фабрикой целой ведает. И даже у лучшей подружки Зины отец не как раньше — простой рабочий, а на заводе большой начальник. А Людина мать как была, так и осталась она кухаркой. Разница только в том, что работала прежде в семье купца Изотова, а сейчас в заводской столовой.
Смотрит Люда в окно на улицу. Вот Семён за водой идёт. Весело вёдрами машет. Видный отец у Семёна теперь. На Балтийском море эсминцем командует. А был рядовым матросом. Вот прыгают девочки в классы: Иришка, Маришка и Клава. Почтальоном у Клавы работала мать, а нынче заведует почтой. Смотрит Люда — шагает Коля. Вот уж кому позавидовать можно! Папа у Коли работает где-то в Москве. Встречается часто с Лениным.
В огорчении страшном Люда. Вот какие у всех родители. У Люды же мать — кухарка.
— Да что ты! — Мать утешает девочку. — Я работу свою люблю. Людям пользу она приносит.
— Так-то так, — соглашается Люда, — а всё же…
Побывала Люда однажды в столовой. Поразилась, взглянув на маму: белый передник, белый колпак. Слева и справа стоят помощники. Вошла осторожно на кухню девочка. Плита тут огромная. Баки, кастрюли в ряд. Ножи на кухне почти метровые. Черпаки не уступят вёдрам. Словно крышки от бочек — вот какие большие сковороды. Захватило у Люды дух.
Рядом с кухней — столовая. Заглянула Люда в окно для раздачи пищи. Люди сидят, обедают.
Знают рабочие Людину маму.
Вот подошёл к окну, пригнулся, крикнул какой-то парень:
— Анна Ивановна, большое спасибо за щи! Царские нынче щи.
Подошёл пожилой рабочий:
— Ну и котлеты! Мастерица у нас Ивановна.
На окнах в столовой висят занавески. Белым и чистым покрыты столы. Любо зайти в столовую.
— Красота, — говорят рабочие. — Это Ивановна всё, Ивановна. Это она для людей старается.
Любят рабочие Людину маму, уважают. Избрали они её делегатом на Всероссийский съезд Советов в Москву, в высший орган Советской власти.
Растерялась от неожиданной чести женщина, от людского доверия к ней. Тут же при всех расплакалась.
— Что ты, что ты, Анна Ивановна!
— Доброй дороги тебе, Ивановна!
Вытерла женщина слёзы.
— Да как же я там управлюсь? Там же решать дела всего государства.
Улыбаются ей рабочие:
— Не смущайся, справишься, Анна Ивановна. Смелей поезжай, Ивановна.
Гордится Смирнова Люда. Мать у неё кухарка, а едет державой править.
ДОЛГИЕ ЛЕТА
Деревня Усатовка за Уралом, в лесах да в глуши. Два месяца до неё катилась, прежде чем докатилась, весть о Великой Октябрьской революции. Привёз её из города Екатеринбурга уральский рабочий Андрей Задорнов. Его специально послали. С первым заданием, как агитатора.
И вот повёл Задорнов среди мужиков такой рассказ-агитацию и про партию большевиков, и про Советскую власть, и про товарища Ленина, что те только стояли рты поразинув.
— Выходит, земля теперь наша?
— А как же, на то и декрет.
— А заводы — рабочим?
— Рабочим и всему государству.
— И с немцами замирятся?
— Мир всем народам — так говорит Советская власть!
— А он, Ленин, какой? Молодой или старый?
— Не молодой и не старый, в самой цветущей поре. Роста он среднего. Волос на голове мало, почти что нет. Бороду носит, да не то что у вас, не лопатой, а клинышком. Голова большая — считай, что две головы.
— Ух ты!
Понравилась мужикам агитация. Всё ясно, понятно — народная нынче власть. Спасибо товарищу Ленину.
Посовещались они и решили в честь партии большевиков и товарища Ленина отслужить церковный молебен. Обратились к батюшке.
— Вы что, подурели?! — набросился батюшка. — В честь большевиков — и молебен! Слушать вас не хочу. Прочь, прочь из собора!..
— Эй, стой, не кричи! Народная нынче власть. Давай исполняй крестьянскую волю.
Священник и так и сяк: мол, в хворости он, мол, голос осип. Не принимают увёрток крестьяне. Читай им молебен, и точка. Сдался священник.
— Всевышний, всемогущий, всевидящий… — начинает тихим голосом батюшка.
— Громче, громче! — кричат крестьяне. Стоят они, крестятся, бьют земные поклоны.
— Партии большевиков долгие лета!
— Товарищу Ленину долгие лета!
— До-о-олгие ле-е-ета!
Узнал Задорнов про молебен, схватился за голову.
