Стоят молодые женщины, смотрят, как гонят колодников, ищут глазами мужей. В какой-то поддёвке идёт Трубецкой. В простом армяке шагает Волконский. На ногах у обоих башмаки арестантские. Крестьянские шапки на головах. Загребая непросохшую грязь, волокутся кандальные цепи.
Поравнялись декабристы с тем местом, где стояли их жёны, быстро наклонились, что-то положили на землю. Поднялись, помахали приветливо женщинам. Глазами скосили на землю: мол, место запомните, мол, подойдите.
Прошли колодники. Подбежала Трубецкая. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.
Нагнулась, подняла, гадает.
— Записка, наверное. Важное что-то.
Развернула она тряпицу.
— Батюшки мои! Подснежники…
Прижала Трубецкая пакетик к груди. Не сдержала слезу в глазах. Набежала слезинка, капнула.
Подбежала к дороге Волконская. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.
Нагнулась, подняла, гадает.
— Записка, наверное. Что-то важное. А может быть, план побега?!
Развернула она тряпицу.
— Батюшки мои! Подснежники…
Прижала Волконская букетик к груди. Не сдержала слезу. Расплакалась.
Трубецкой и Волконский и после собирали для жён цветы. То ромашки, то колокольчики, то сорвут багульника нежную веточку. Пройдут, бывало, колодники, глянешь — у дороги непременно лежат букетики.
Приметили это охранники.
— Глянь-ка, князья, кажись, блажью мучаются.
Блажь ли это, не блажь не берусь судить. Не знаю, как ты, а я бы с неба, со дна морского жёнам таким бы достал цветы.
Глава VIII
ЦАРСКАЯ МИЛОСТЬ
УПАСИ
О том, что многих из них ожидает царская милость, декабристы узнали ещё до того, как примчался курьер из Питера.
Декабрист Михаил Нарышкин первым принёс эту весть товарищам.
Нужно сказать, что сам Нарышкин к этому времени был уже на свободе окончился срок его каторги.
Гадали тогда в Сибири, кому будет милость, какая милость.
Одни говорили, что всем разрешат вернуться теперь в Россию. Другие что милость коснётся лишь тех, кто не был 14-го декабря на Сенатской площади. Третьи считали, что помилован будет тот, кто отличился в войне с французами.
— Всех простит государь, всех, — говорил Нарышкин. — Не зря сюда скачет курьер специальный.
— Ну, а тебе какая же будет милость? — спрашивали товарищи у Михаила Нарышкина.
— Думаю так, — отвечал Нарышкин, — вернёт государь мне военное звание и снова вверит драгунский полк.
До ареста Нарышкин был в чине полковника. Гордился высоким званием.
И вот прискакал из Петербурга курьер. Оказалось, что царская милость касалась лишь шести человек. В их число попал и Нарышкин.
«Что же Нарышкину будет?» — стали снова гадать в Сибири.
Собрали тех, кто попал под милость.
— Прощает вас государь, — заявил посыльный.
— Всем вам вернут военные звания, — зашептал Нарышкин товарищам.
— Разрешает вам государь вновь приступить к доблестной службе.
— А? Что я вам говорил! — торжествует Нарышкин. — Снова вернёмся в армию. Здравствуй, драгунский полк!
— Разрешает вам государь, — продолжает посыльный, — покинуть Сибирь и…
Совсем размечтался Нарышкин. Представил далёкий, почти забытый уже Петербург, Невский, Литейный, Дворцовую площадь, Сенатскую площадь, Неву, Мойку, Фонтанку и Летний сад. Вот он куда поедет. Родных и друзей представил. Жену и детей. Брата, сестёр. Тёщу, тестя, отца и мать. Вот он кого увидит. Представил себя в наряде полковничьем — мундир, эполеты, сабля сбоку, усы торчком.
Мечтает Нарышкин и вдруг слышит слова курьера:
— …великой милостью повелевает вам государь ехать рядовыми в Кавказскую армию.
Не поверил Нарышкин своим ушам:
— На Кавказ, рядовыми?!
— Рядовыми, — сказал курьер.
Вот так милость!
Поехал Нарышкин.
Говорили потом декабристы: «Не страшен нам царский гнев. Упаси нас от царской милости».
«ДАЛЕЕ В СИБИРЬ»
Декабрист Михаил Александрович Фонвизин обратился к царю Николаю I с просьбой отправить и его на Кавказ. Был Фонвизин генералом, соглашался ехать в действующую армию рядовым.
— Сам желает?! — поразился царь Николай I.
— Так точно, ваше величество.
Хмыкнул царь.
— Дурново, Дурново!
Явился флигель-адъютант Дурново.
Рассказал государь Дурново про письмо Фонвизина.
— Ну, как думаешь?
— Пусть едет, ваше величество. Может, под пули как раз попадёт.
Задумался царь Николай I.
— Нет, — говорит, — рано.
К этому времени у Фонвизина ещё не окончился срок каторги.
— Пусть посидит, пусть посидит, — заявил Николай I. — Послать на Кавказ мы всегда успеем.
Отказал Николай I в просьбе генералу Фонвизину.
Прошло несколько лет. Отбыл Фонвизин сибирскую каторгу. Снова пишет письмо царю. Снова просит о старом — послать его в действующую армию на Кавказ.
Прочитал государь письмо.
— Дурново, Дурново!
Явился флигель-адъютант Дурново.
Рассказал Николай I Дурново про письмо Фонвизина:
— Ну, как думаешь?
— На Кавказ его, ваше величество!
Посмотрел Николай I с усмешкой на Дурново, повертел пальцем возле виска: «Мол, не мозги у тебя в голове, Дурново, а каша».
— Нет, — заявил. — Уж коли Фонвизин и сейчас на Кавказ желает, значит, в Сибири ему невтерпёж. А раз так, — царь Николай I хихикнул, пусть поживёт, пусть поживёт в Сибири.
При этих словах царь снова покрутил пальцем возле виска: мол, учись, Дурново, учись.
«В другое место, далее в Сибирь», — написал Николай I на письме Фонвизина.
