Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - [193]

Отправка нас из Дахау в Нейштадт была осуществлена вместе с другими оправданными в автозаке. Столь недостойный и уже ничем не оправданный способ транспортировки поспособствовал тому, что с Дахау мы расстались с легким сердцем. Несмотря на благополучное завершение процесса, это место оставило в нашей памяти не самые лучшие воспоминания.

К нашему удивлению, нас опять доставили в лагерь возле города Оберурзель, в котором ранее проводились допросы в интересах следствия. А поскольку время было позднее, то мы снова оказались в одиночных камерах. Причем по новым правилам одежду и обувь следовало оставлять уже возле порога. На следующий день нас с Радлом поместили в общую камеру. Тогда мы решили, что в таких условиях работать на исторический отдел не будем, и ясно дали это понять начальнику отдела полковнику Поттеру, когда он вместе с несколькими офицерами нанес нам визит. С нашим требованием о предоставлении лучших условий для проживания полковник согласился, однако прошло несколько дней, пока для нас подготовили помещение в доме под названием «Аляска», где проживали еще три человека.

Перед этим, исходя из требований соблюдения строжайшей секретности, нам присвоили псевдонимы. Радла стали называть Бейкером, а меня — Абелем.

В «Аляску» мы перебрались как раз перед ужином, где двое старых знакомых по операции в Италии с подчеркнуто серьезными лицами представились как Рентген и Зебра. В ответ, кусая губы, чтобы не расхохотаться, нам пришлось назваться Бейкером и Абелем.

За ужином присутствовала и дама, которую, как выяснилось позднее, звали мисс Милдрет Гиллард. Во время войны она работала на немецком радио под псевдонимом Осевая Салли, распространяя антибольшевистскую пропаганду для своих американских соотечественников. Из-за этой конспирации уже через пять минут за столом возникла довольно неловкая обстановка, но не для меня — один разлюбезный сержант прямо с порога громко и отчетливо произнес мое настоящее имя.

За время длительного заключения нервы и здоровье Осевой Салли заметно сдали. Однако, несмотря на поседевшие волосы, она по-прежнему оставалась довольно привлекательной женщиной, готовой поболтать на любые темы. С ее помощью мы совершенствовали свой плохой английский и часто проводили вечера у нее в комнате, болтая о пустяках за партией в бридж, чашечкой подогретого кофе, оставшегося с завтрака, и румяным ломтиком тоста, искусно приготовленным на электрической плитке.

В течение года в «Аляске» сменилось много квартирантов, но мисс Гиллард оставалась. У нее я впервые узнал о судьбе многих немцев, пребывавших в нашем доме в качестве вынужденных гостей то или иное время. Когда же нам удалось выпросить радиоприемник, то мы вообще стали проживать в своей комнате как в номере люкс, чему способствовали прихваченные простыни из Дахау.

6 декабря 1947 года мисс Гиллард, Радл и я сидели за ужином, а двое других обитателей «Аляски» были в отпуске. Внезапно мне сообщили:

— Полковник Скорцени, к вам приехала жена!

Благодаря ошибке дежурного офицера, которая, вероятно, имела для него неприятные последствия, она прогостила в «Аляске» целых три дня. Мы вместе отпраздновали ее день рождения, о котором я уже успел позабыть — слишком много времени прошло после нашей последней встречи.

На Рождество 1947 года нам с Радлом на четырнадцать дней предоставили отпуск под честное слово. Сразу хочу сказать, что его мы, естественно, сдержали и прибыли назад в точно назначенный срок.

Эти дни явились моим первым послевоенным знакомством с гражданской жизнью немцев вне пределов территории, огражденной колючей проволокой. Зима тогда выдалась голодной, и беда, в которой оказались люди на воле, оказалась значительно большей, чем мы предполагали.

Первый визит был нанесен Ханне Райч, которая, как нам сообщили, проживала в Оберурзеле. У нее я познакомился со священником Римско-католической церкви, и мы имели с ним весьма обстоятельный разговор, хотя во время войны и находились по разные стороны линии фронта. Это была моя первая длительная и свободная беседа с бывшим противником. Тем не менее к концу мы расстались как мужчины, которые друг друга уважают и понимают.

Затем я наведался в Висбаден и Берхтесгаден к своим старым друзьям, которые с радостью приветствовали меня и познакомили с новыми хорошими людьми. Настроение поднимали и служащие американской военной администрации, у которых мне следовало отмечаться. Они были весьма дружелюбны и предупредительны. А вот разговоры со случайными прохожими огорчали, поскольку из них становилось ясно, какие глубокие раны нанесла война. Но я открыто смотрел людям в глаза, так как был так же беден, как и они, — мне тоже пришлось потерять все нажитое. Стыдно было только перед инвалидами войны.

В феврале 1949 года наша работа в интересах «исторического отдела» завершилась.

Дух мертвого Гитлера продолжал бередить умы отдельных граждан. Так один бывший солдат люфтваффе взбудоражил всех своим рассказом, родившимся в его явно воспаленном мозгу и приведшим к тому, что в Оберурзеле появилась небольшая комиссия. В ее задачу входила проверка правдивости заявлений этого человека, сводившихся к тому, что в первых числах мая 1945 года он якобы стоял часовым на посту на частном аэродроме Скорцени, располагавшемся в районе санатория СС Хоэнлихен. Солдат утверждал, что своими глазами видел, как я прилетел вместе с Гитлером на «Аисте». Надеюсь, что этому несчастному не пришлось расплачиваться за подобную чушь слишком долгим пребыванием в психиатрической больнице.