Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - [192]

Оправдательный приговор для всех обвиняемых был зачитан в переполненном зале суда 9 сентября 1947 года. Я хотел было пожать руку своему защитнику, но тут ко мне подошел главный обвинитель полковник Р. и, поздравив меня, заявил, что, выдвигая обвинение, он только исполнял свой долг и следовал отданному ему приказу, который выполнял без особой охоты!

— Тогда, полковник, вы должны понимать и нас, немцев. Ведь мы тоже только исполняли свой долг и повиновались отданным нам приказам, — ответил я.

Такой благородный шаг моего противника по процессу и его поздравление, шедшее от всего сердца, примирило меня с тем, что мне довелось пережить. Поэтому, когда в прессе появилось сообщение о том, что полковник Р. назвал меня «самым опасным человеком в Европе», я воспринял лишь как досадную ошибку. Однако подобная незаслуженная оценка всегда вытаскивалась на свет, когда в публиковавшихся обо мне небылицах, которым не было конца, не хватало броского заголовка.

Через несколько часов после вынесения оправдательного приговора мы вновь собрались в стенах тюрьмы, но на этот раз уже не в той ее части, где находились одиночные камеры. Нас от всей души поздравили не только охранники, но и осужденные товарищи по несчастью, и нашей радости, буквально струившейся из глаз, не было предела. А еще через пару часов нас перевели в так называемый свободный американский лагерь.

Прием, который там нам устроили, я никогда не забуду — каждый старался нас угостить, чем мог. Из посылок, полученных из дома, один приносил кусок пирога, другой — колбасу, третий — последнее яблоко. Но больше всего расстарались мои боевые друзья — меня поджидало приготовленное Радлом и Хунке угощение «по-венски»!

Потребовалось несколько дней для того, чтобы мы наконец осознали, что худшее уже позади. Между тем военнослужащие сухопутных сил и ВМФ начали готовиться к отправке домой, и из нашей группы обвинявшихся под стражей остались только один офицер войск СС и я, так как мы подпали под распоряжение о так называемом автоматическом аресте. Поскольку в таком же положении находились сотни тысяч других солдат войск СС, то вынужденное пребывание в лагере было воспринято нами не так тяжело.

Попрощаться со своими товарищами по процессу, которые отправились за документами об освобождении, мне не удалось — пришел приказ, прозвучавший подобно удару грома среди ясного дня: «Собрать вещи и через пятнадцать минут явиться к воротам лагеря!»

В обед 12 сентября 1947 года, как сейчас помню, что это была пятница, я снова оказался в тюрьме как подозреваемый в совершении военных преступлений. Так что подготовленный прощальный ужин, приуроченный к четвертой годовщине нашей операции по спасению дуче, прошел без меня.

К сожалению, мой американский защитник подполковник Дерст не мог мне помочь в исправлении этой досадной ошибки. Ему больше не разрешали со мной общаться. Между тем в газетах появились крупные заголовки: «Только что оправданного полковника Скорцени, по-видимому, ожидает выдача Дании или Чехословакии!» В мою виновность, похоже, не верило даже тюремное начальство, и обращение со мной было весьма предупредительным.

Один польский офицер, сидевший в тюрьме по подозрению в шпионаже в пользу русских и с которым его земляки из числа охранников, естественно, обходились очень хорошо, предложил мне совершить вместе с ним побег. Я отклонил это предложение, как, впрочем, и все предыдущие. Ошибка должна была разъясниться, и мне не хотелось усложнять ситуацию перед выходом на свободу.

Через две недели все действительно встало на свои места. Оказалось, что Дания никогда не выдвигала требования о моей выдаче, и чиновники, заваленные бумажной работой, скорее всего, ошиблись. Да иначе и быть не могло, ведь я еще раньше дал датским офицерам слово, что в любое время, даже будучи на свободе, готов по первому требованию приехать в Данию и выступить в качестве свидетеля. Вопрос с Чехословакией разрешился еще проще. Через четырнадцать дней усердных поисков выяснилось, что никакого документа, направленного против меня с этой стороны, не существует.

Я снова вернулся в свободный лагерь, что явилось дополнительным поводом для дружеского праздника, который был организован так, насколько это позволяли лагерные условия. Однако потребовалось еще две недели, пока местная бюрократия окончательно вычеркнула меня из списков военных преступников.

С этого момента весь персонал американской администрации лагеря, вплоть до коменданта, стал относиться ко мне очень хорошо. Один сержант, увидев, насколько поизносилась моя арестантская роба, разрешил мне пошить в лагерной швейной мастерской костюм из немецкой военной ткани. Другой пригласил меня на чашечку кофе, а третий передал книги. В ходе разговоров с ними я вновь ощутил себя солдатом среди солдат, хотя пока по-прежнему разделял ту же участь, что и другие военнопленные.

Об историческом отделе американской секретной службы, располагавшемся в Нейштадтена-Лане и занимавшемся при помощи немецких офицеров военно-историческими исследованиями, мы слышали довольно часто. Как-то раз мне и Радлу тоже предложили написать соответствующую работу, касавшуюся операции по освобождению Муссолини. Нам хотелось в те трудные времена быть вместе, так же как и тогда, когда мы стояли плечом к плечу и сообща сражались. Поэтому мы добились перевода в Нейштадт, чтобы находиться в таких же условиях, как и другие офицеры.