Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - [144]
Позже был опубликован также мой ответ на вопрос относительно планов нападения на Эйзенхауэра, который мне задали во время первого допроса в Зальцбурге 16 мая 1945 года. Сегодня он звучит, пожалуй, несколько самоуверенно, но тогда я действительно считал его единственно верным и доказывающим мою правоту без всякого подтекста, заявив примерно следующее:
— Если бы у меня был приказ Верховного командования вермахта об организации нападения на главную ставку союзников, то тогда я на самом деле разработал бы соответствующий план, который все равно выглядел бы иначе, чем вы его изображаете. При наличии такого плана я непременно попытался бы его осуществить с помощью лучших германских подразделений. А если бы мы начали действовать, то наверняка провели бы операцию успешно, так как во время войны не может быть такой главной ставки, до которой нельзя было бы добраться. При определенной солдатской удаче такая операция вполне осуществима, и нам наверняка удалось бы взять в плен наиболее важных персон, а также захватить соответствующие документы.
Наши средства радиоразведки в феврале 1945 года доложили мне о том, что меня все еще разыскивают во Франции, то есть тогда, когда я уже командовал дивизией на Восточном фронте, обороняя плацдарм под городом Шведт на Одере. К тому времени хорошо работавшая русская разведка наверняка знала о моем там нахождении. Когда я заявил об этом одному высокопоставленному американскому офицеру в Нюрнберге, то он доверительно произнес:
— Я в курсе! Обмен разведсведениями с нашими русскими друзьями не всегда осуществлялся на должном уровне. Русские могли избавить нас от многой ненужной работы.
После войны во многих американских военных мемуарах я прочитал немало смешных и одновременно правдивых описаний трудностей, с которыми сталкивались союзники из-за продолжавшихся распространяться в их тылу нелепых слухов. Приведу один пример:
«Генерал Эйзенхауэр сам стал жертвой своей же охраны. Некоторое время, по сути, он являлся пленником в собственной ставке. Ему приходилось проживать в скромном домике, окруженном многочисленными кордонами, растянувшимися на большое удаление. Как пишет в своих военных воспоминаниях сам генерал, эти мероприятия по обеспечению его безопасности вскоре стали ему надоедать и казаться чрезмерными.
В своем рвении соответствующие службы дошли даже до того, что разыскали ему двойника. Им был офицер штаба Эйзенхауэра, внешнее сходство которого с главнокомандующим просто поражало. (После войны в американских газетах была опубликована даже фотография этого двойника.) Этот фальшивый генерал должен был ежедневно надевать генеральскую форму и на машине главнокомандующего отправляться в Париж, чтобы привлекать таким образом к себе внимание немецких шпионов».
Самое интересное заключалось в том, что тогда результаты деятельности немецкой агентуры на Западе были уже настолько неэффективными, что ни один офицер германской разведки не мог с точностью назвать тогдашнее местонахождение главной ставки союзников.
Как-то раз летом 1946 года меня вызвали из одиночной камеры лагеря Дахау на допрос. Навстречу мне поднялся полковник американской армии и произнес:
— Меня зовут полковник Р., и мне давно хочется с вами, полковник Скорцени, познакомиться. Давайте выйдем на свежий воздух. Я хочу, чтобы нас сфотографировали.
Довольно озадаченный столь неожиданным предложением, я недоверчиво спросил, для чего будут сделаны эти фотографии. На мой вопрос полковник ответил, что зимой 1944 года он являлся ответственным за обеспечение безопасности главной ставки союзников и тогда считал, что я каким-то непонятным образом попытаюсь добраться до Парижа и атаковать ставку.
— Господин полковник, — заметил я, — вы не считаете, что эти фотографии несколько запоздали? Если бы они были сделаны тогда, в 1944 году, и вы могли бы их предъявить в качестве доказательства того, что я являюсь вашим пленником, то целесообразность таких памятных фотографий была бы мне понятна. Но теперь, после войны, какая в них надобность?
Внятного ответа я не получил, однако, будучи воспитанным военнопленным, согласился выйти из барака, где к нам присоединилась неизвестная мне дама и было сделано несколько снимков.
Следует отметить, что в то время парижане совсем не заморачивались насчет страхов вокруг немецких шпионов и якобы предстоящего моего появления. Они вели себя так, как будто войны вообще не было, и в дни, когда для союзников положение под Арденнами являлось критическим, в Париже даже объявили о запрете выхода из города в ночные часы праздношатающихся горожан. Охранные и контрольные посты были многократно увеличены, а на улицах возведены дорожные заграждения, что сильно мешало движению городского транспорта. Объектом особого наблюдения и принятия мер предосторожности стало кафе «Дэ ля Пэ», которое я имел неосторожность упомянуть, и его ближайшие окрестности. Мне же оставалось только надеяться, что парижане из-за этого не очень на меня разозлились и уже забыли о причиненных им неудобствах, невольной причиной которых, сам того не желая, я стал.
