Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - [142]

Взяв себя в руки, офицер моей спецроты, командовавший группой и одетый в форму американского сержанта, рассказал развесившему уши командиру американской роты настоящую небылицу. Испуг, который читался на лицах наших солдат, американцы, вероятно, посчитали результатом последней стычки с немецкими подразделениями, которую они якобы недавно пережили. Командир группы заявил, что «фрицы», как называли немецких солдат союзники, уже обошли этот населенный пункт как справа, так и слева, по сути отрезав подразделения в поселке от главных сил. Командир американской роты поверил в это и немедленно отдал приказ к отступлению. Чуть позже он выслал также разведывательную группу, придав ее нашей, с задачей найти свободную дорогу в западном направлении.

Еще одна группа нашей спецроты на пути следования к Маасу обнаружила склад боеприпасов. Ее солдаты спрятались поблизости до наступления темноты, а затем, искусно заложив взрывчатку, взорвали его. Немного позднее им посчастливилось обнаружить телефонный кабель-коллектор, который они перерезали в трех достаточно удаленных друг от друга местах.

Однако на обратном пути удача от них отвернулась. Пробыв в тылу противника целых два дня, солдаты этой группы при возвращении наткнулись на американцев, проводивших контратаку против головных частей северной немецкой танковой группы, дошедших до города Шеврон. В сумерках мои храбрецы на джипах попытались прорваться к своим.

Американцы открыли им вслед ураганный огонь и смертельно ранили нашего офицера. Трем же остальным членам моей группы удалось присоединиться к солдатам группы Пайпера и вместе с ними в ночь на Рождество 25 декабря вырваться из окружения и выйти к своим восточнее городка Ван.

Успех этих немногочисленных групп превзошел мои ожидания, вызвав в тылу неприятеля настоящую шпиономанию. Через несколько дней по радио союзников из Кале было передано сообщение, в котором говорилось о том, что американской контрразведке удалось раскрыть и ликвидировать в тылу союзников разветвленную немецкую шпионскую и диверсионную сеть под командованием Скорцени, похитителя Муссолини. Американцы объявили даже, что захватили более двухсот пятидесяти человек из состава моей 150-й танковой бригады.

Поскольку я ежедневно получал донесения от своих групп о наличии личного состава, меня это радиосообщение совсем не расстроило. Оно вызвало только любопытство насчет того, каким образом это насквозь лживое сообщение вообще могло появиться на свет.

В качестве ответа на этот вопрос у меня было только два возможных варианта. Первый сводился к тому, что приведенное в радиосообщении число захваченных пленных американцы просто выдумали. В этом случае они совершили большую психологическую ошибку. Нас столь большое число пленных напугать не могло, так как это легко проверялось. А вот среди американских солдат оно могло привести к росту и без того немалого количества самых разнообразных слухов. Ведь не трудно было предположить, что провозглашенные успехи собственной контрразведки их не только вдохновляли, но и позволяли думать о наличии других сотен еще нераскрытых шпионов в их рядах.

Второй вариант предполагал, что количество шпионов было названо верно. Но в этом случае среди арестованных насчитывалось гораздо больше американцев, чем немцев. Ведь во всей моей бригаде за все две недели проведения операции общее число пропавших без вести составило всего двадцать пять человек, восемь из которых приходилось на спецроту.

Уже после войны мне стало известно, что правильным являлось второе предположение — американская контрразведка в своем чрезмерном рвении арестовала большое число собственных солдат и офицеров.

В августе 1945 года в лагере возле города Оберурзель, в котором проводились допросы в интересах следствия, у меня состоялась беседа с одним американским капитаном, рассказавшим, что его самого в конце декабря 1944 года задержала своя же военная полиция. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось отвести от себя подозрение в том, что он якобы являлся немецким шпионом и моим сотрудником.

Вместе с тем капитан признался, что сам виноват в этом. Во время совершения марша во Франции им был найден багаж одного немецкого офицера, из которого он взял пару офицерских сапог. Поскольку сапоги оказались ему впору, американец стал их носить. Охваченная же шпиономанией военная полиция узрела в этом повод счесть его немецким шпионом. Он был арестован и брошен в камеру, где с ним, по собственному признанию капитана, обходились довольно грубо.

— Те восемь дней, которые мне довелось провести в качестве американского военнопленного, подозреваемого в шпионаже, я никогда не забуду, — заверил меня этот капитан.

Когда я, в свою очередь, пожаловался ему на то, как со мной обходятся в качестве военнопленного, то нашел в его лице полное понимание. Впрочем, он ничего не обещал, и помощи от него никакой не было.

Еще с двумя первыми лейтенантами[266] я познакомился в 1946 году в Дахау. В декабре 1944 года они прибыли из Америки во Францию и следовали на передовую. Когда по пути эти молодые офицеры остановились в какой-то части на обед, то из вежливости похвалили приготовленную из консервов еду. Это, а также надетая на них новехонькая униформа показались подозрительными, и их арестовали прямо за столом, а затем препроводили в тюрьму. Ведь бывалые фронтовики едой из консервных банок были сыты по горло и мысленно ее проклинали, заранее ругая следующий обед.