Секретная династия - [16]

.

Осенью 1857 года Корф получил разрешение на пятое издание книги (третье для публики), отпечатанное уже в типографии не II, а III отделения Собственной царской канцелярии. Это было самое массовое издание (не 2 рубля за книжку, как прежде, а рубль серебром)[82]. В Записке о третьем издании, поданной царю, Корф похвалил свой труд: «Этот исторический памятник принят публикой с благодарностью и живым сочувствием». Александр II, вообще согласный на новое издание, все же отметил на полях: «К несчастию, не всеми». Корф комментировал эту резолюцию: «Зависть, придворная недоброжелательность и обскурантизм взяли, следственно, свое»[83]. 18 октября 1857 года на вечере в Царском Селе Александр II был холоден к Корфу, выражал недовольство дурным немецким переводом... На этом Записка Корфа о своем труде прерывается.

Нам нелегко разобраться во всех оттенках официального взгляда: разумеется, Александр II мог болезненно реагировать на критику справа, со стороны Адлерберга и других сановников; в этом отношении удары Герцена своеобразно реабилитировали Корфа в глазах двора. Однако сам историк считал свой труд прогрессивным начинанием и, видимо, не был утешен этой коллизией. «Корф, прочитав вашу книгу, — сообщал Герцену и Огареву Н. А. Мельгунов, — упал в обморок — буквально упал»[84].

Как известно, Корф послал 8 ноября 1857 года записку шефу жандармов с возражениями на статью Герцена и после приготовил оправдательный документ, явно намеченный для публикации за границей[85], где говорил о самом себе в третьем лице, — «Самовосхваление против Герцена». «“Колокол” в руках государя, — писал Корф, — и друзья мои, конечно, не упустят этого доброго случая мне услужить. Надо же чем-нибудь им противоречить...»

Герцен как-то узнал об этом и в 14-м номере «Колокола», 1 мая 1858 года, спрашивал: «Правда ли, что Модест Корф хочет отвечать на нашу книгу «О 14 декабря 1825 года»? Просим и желаем» (Г. XIII. 268). Корф, как известно, воздержался в конце концов от полемики, царь же, утешая статс-секретаря, написал на его докладной записке: «На бранные слова Герцена советую Вам плевать, он большего не заслуживает. Вам же все благородные люди останутся вечно благодарны за сохранение для потомства одной из самых примечательных страниц истории. О личной моей благодарности не говорю — она Вам давно известна»[86].

Новых изданий Корфа, однако, не было.

Так закончился довольно шумный эпизод из общественной истории 1850-х годов. Симптоматично само появление новых документов «для публики», разрешение как-то говорить о декабристах. Власть, предпочитавшая прежде молчаливую охранительность, искала новые средства защиты усилиями своих публицистов. Однако простые хвалители булгаринско-устряловского типа были мало действенны, хотя и продолжали стараться. Известно, что Александр II отвергал предложения некоторых реакционных публицистов выступить против Герцена, искал что-либо солидное против «лондонского короля» (Г. XVI. 382, комментарии). Книга Корфа в этом отношении промежуточна. Ее тон и откровенная тенденциозность сродни официальным трудам николаевского времени, однако расширение круга фактов и новых документов из правительственных тайнохранилищ — все это было в новинку. Поэтому Корф так гордился своими заслугами, но быстрое пробуждение общества после 1855 г. шло такими темпами, что невозможное вчера назавтра становилось ретроградным. Несколько тысяч экземпляров Корфовой книги легко перекрывались вольными изданиями, также представленными тысячами журналов, сборников, газет; число же читателей каждого «вольного экземпляра» было значительно больше, чем у любого официального издания[87]. К 1857 году передовой фронт мысли проходил на уровне «Колокола», «Полярной звезды», «Современника», решительно отвоевывавших засекреченное прошлое у его многолетних «стражей».

Глава III. 1718—1858

Петр I - самый полный тип эпохи, или призванный к жизни гений-палач, для которого государство было все, а человек ничего; он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов.

Герцен (1859 г.)

Извлечение на свет истории декабризма было первой, но далеко не единственной задачей Вольной печати в ее сражениях за «былое». Запрещенные строки Пушкина и других поэтов, опубликованные во второй книге «Полярной звезды», как бы возвращали 1830—1840-е годы; 1820 год является вместе с «Семеновской историей» (третья книга «Полярной звезды»); первым прорывом в минувший XVIII век была знаменитая герценовская работа «Княгиня Екатерина Романовна Дашкова», также напечатанная в третьей книге «Полярной звезды». Четвертая книга альманаха, 1 марта 1858 года, извлекала из минувшего историю царевича Алексея Петровича...

В «войне за прошлое» сражение велось буквально за все утекшие века российской жизни: западники и славянофилы толковали о варяжских и киевских князьях; декабристов волновали новгородские свободы; Карамзин, публикуя том об Иване Грозном, одновременно вписывал его в историю русской общественной мысли XIX столетия, так же как Пушкин, завершая «Бориса Годунова». Однако современной, новой историей страны естественно считался период с Петра Великого. Если до 1700 года, при всех ограничениях и стеснениях цензуры, главные исторические факты и документы не были за семью замками, то по петровскому времени шла демаркационная линия суровых государственных вмешательств, запретов и тайн.