Секретики - [34]

Луна, словно репа, а звезды – фасоль.

Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль.

Душа корешок, а тело – ботва.

Веселое время наступает, братва!

Время становилось всё мрачнее и мрачнее. В 1968-м, когда мы учились в пятом классе, советские войска вошли в Прагу и раздавили гусеницами Пражскую весну. Об этом говорили за воскресным столом тетушки Айзенштадт. Но я тогда пел про “мамку” и дружно орал вместе со всеми залихватское “А-а-а!”.

5

На место опального физрука пришел Эмиль Макарович Попович, иначе как Эмилем у нас не называвшийся. Маленького роста, крепко сбитый (из бывших акробатов), верткий и волосатый, как обезьяна, он отлично прыгал через коня и любил показывать упражнения на кольцах и брусьях. От уроков остались только “в полуприседе”, “при приземлении – прямая спина” и гневный окрик: “Как ты идешь на коня? Как жаба ты идешь на коня! Плечи расправь!”

Каким-то образом физрук поселился в школьной квартирке на первом этаже, изначально предназначавшейся под медпункт, но никогда по назначению не использовавшейся, и быстро стал самым заметным учителем. Во время уроков жена Эмиля гуляла в школьном дворе с коляской, грызла семечки и сплевывала шелуху в специальный кулек, лежавший на синем брезентовом чехле. На переменах она ставила коляску около лесенки, ведущей в квартиру, то ли спасая ребенка от носившейся школоты, то ли стараясь особо не светиться. Жили они там, похоже, незаконно, то ли из жалости, то ли за какие-то особые заслуги. Эмиль был мастер обделывать делишки.

Новый физрук общался с некоторыми старшеклассниками и в разговоре с ними как-то даже заискивал, изображая своего в доску. Они проворачивали незаконные сделки: то ли Эмиль снабжал их дисками западных групп на продажу, то ли, наоборот, перекупал эти диски у них. Дисками занимался Клёпа, учившийся в десятом классе, про которого ходили слухи, что он может достать всё что попросишь, но нам, малышне, даже подойти к Клёпе было боязно. Клёпа был наркоманом и хиппарем, у него были длинные сальные волосы, и он уже не раз резал вены на руках. Как мне объяснил мой просвещенный одноклассник Вовка Приймак, с таблеток эфедрина будто распирает изнутри адская сила, и только кровопускание снимает напряг, “выпускает зверя наружу”. Я слушал его с недоверием, но и с восторгом: сам видел на запястьях Клёпы страшные шрамы, словно руку полосовали ножом, как батон колбасы. В туалетной курилке ходила история, что раз, перебрав таблеток, Клёпа сволок в кучу дверные половички из всего подъезда в доме, где он жил, и двое суток проспал на них на чердаке. Клёпа курил в школьном туалете американские сигареты “Тру” с воздушным фильтром, а вокруг увивались мальчишки, поджидая бычок: Клёпа не жмотничал – всегда давал докурить.

Позже Эмиль подружился с нашим одноклассником Киской, который класса с седьмого приторговывал американскими сигаретами, а позднее и американскими джинсами. Сигареты Киска продавал поштучно. С ним, как и с Клёпой, Эмиль держался наравне, а после уроков они что-то обсуждали около Эмилевой квартиры. По школе физрук передвигался бегом, в вечном синем спортивном костюме, со свистком на шее и классным журналом под мышкой. Кажется, ходить он просто не умел. Учителем он был безвредным, отлынивающих на уроках не шпынял, только презрительно бросал: “Как же вас девчонки любить будут, если вы подтягиваться не научились?”, а Витьку Пирожкова, крутившего солнышко на турнике, или Шведа, умело работавшего на брусьях, выделял и ставил нам в пример, но как-то лениво. Видно было, что мысли его витают где-то далеко. Иногда он отключался прямо на уроке, что нам, понятно, нравилось: можно было повиснуть на шведской стенке или просто развалиться на матах и ждать, когда он очнется от своих дум и примется гонять нас по кругу, “чтоб жизнь медом не казалась”, или заставит выполнять упражнения на потягивание, которые он почему-то особо любил. “Сгибаем ногу при ходьбе в колене, делаем хлопок руками под ней”, – четко выговаривал Эмиль, показывая упражнение, хлопал рукой и замирал на мгновение, походя не на цаплю, как, возможно, ему бы хотелось, а на спятившую обезьяну-шимпанзе. Мы замирали тоже. “Нет, нет, продолжайте, ну, пошли!” Он начинал свистеть в свисток, темп всё ускорялся, мы сбивались, строй распадался и возникал смешной бедлам, которого бывший акробат терпеть не мог. “Пять кругов, бегом марш!” Мы неслись по периметру спортзала, а потом долго выполняли упражнения на дыхание, кланяясь до пола и взмахивая руками, как лебеди крыльями. Если мы выполняли упражнения плохо, Эмиль надувался и кричал: “Бардак! Всё! Шагом марш в раздевалку!” – и поворачивался к нам спиной. Если его всё устраивало, говорил просто: “Урок окончен!” – и провожал нас взглядом, пока мы уходили в раздевалку. Мы старались его не изводить, Эмиль нам скорее нравился, он нас, кстати, тоже никогда не доставал.

Каково же было наше изумление, когда в старших классах, отправившись однажды в воскресенье на ипподром, мы с приятелями увидели Эмиля в оркестре. Он был в черном костюме в серую полоску, в бабочке и неистово дул в саксофон. Выяснилось, что приехавший откуда-то с юга в Москву физрук-акробат подрабатывает на скачках. Он нас не заметил – дул что есть силы, красный от усердия, и чуть пританцовывал в такт. Когда он вышел на соло и саксофон захрипел и завыл, мы от восторга завыли в унисон. Там, на ипподроме, мы поняли наконец его истинное призвание, которое в школе он так тщательно скрывал.