Секретарь тайной полиции - [3]

Все агенты тайной полиции официально разделялись на два разряда: на штатных и сверхштатных. Штатные, иначе филёры, вели наружное наблюдение за подозрительными лицами. Сверхштатные, в документах называвшиеся секретными сотрудниками, состояли из осведомителей и провокаторов. Осведомители добывали нужную информацию — внутри подпольного кружка, возле него или иным каким-нибудь путем; что касается провокаторов, то эти стремились не только проникнуть в революционную группу или ячейку, но и занять там руководящее положение. Нередко именно они подбивали подпольщиков на особо рискованные и опасные дела и в последний момент выдавали их полиции, помогая ей создавать громкие, а следовательно, выгодные дела.

Поскольку Клеточникова зачислили в штат, было ясно, что начальство решило подготовить из него филера. Благодаря покровительству старой провокаторши Николая Васильевича обучили очень быстро — буквально в две недели. Однако даже такой сжатый курс полицейских наук неожиданно оказался шире того, что нужно знать простому полицейскому шпику. Клеточников догадался, что Кирилов у себя в отделении, видимо, готовит филеров, так сказать, широкого профиля, то есть годных для использования их также и в роли секретных осведомителей.

За две недели новый «слухач» успел узнать немало относительно своих будущих обязанностей. Ему показали таблицу «типичных носов», «типичных волос» и «типичных ушей», таблицу мундиров — военных и штатских, и предложили все эти таблицы выучить наизусть. Объяснили, что обучают его новейшему методу словесного портрета француза Бертильона.

Клеточников сразу понял, что суждено ему стать жертвой новой моды в полицейском деле, и покорно учился этому словесному портрету. Целыми днями заучивал Николай Васильевич классификацию носов (нос прямой, нос с горбинкой, нос орлиный, нос греческий), классификацию ушей (прижатые, фигурные, оттопыренные), с одного взгляда пробовал определять рост всех встречных и поперечных согласно мерке, указанной ему начальством (рост большой, средний, низкий). После сдачи первого испытания его познакомили с весьма несложной методикой наружного наблюдения. Попросту говоря, чиновнику показали, как надо следить за «объектом», чтобы тот не заметил преследователя. Приемы сего дела оказались нехитрыми, и Клеточников даже подивился этому. Напоследок ему вручили толстый альбом с фотографиями — предмет особой гордости архивариусов Третьего отделения. В альбоме этом были собраны изображения всех виднейших революционеров, известных полиции. Агенту предложили запомнить лица, занесенные в альбом, и, по существу, на этом его так называемые специальные занятия окончились.

Особое внимание Кирилов обращал на теоретические дисциплины — на знакомство с социалистическими взглядами и с историей русского революционного движения последних лет. «Без этого нельзя войти в полное доверие», — любил повторять шеф агентуры и сам проводил беседы по этим предметам с дебютирующими агентами. Начинал он обычно с весьма поучительной истории Сергея Нечаева, вожака тайной организации «Народная расправа», — истории, случившейся почти десять лет назад.

Нечаев провозглашал: во имя революции подпольщики могут лгать, шантажировать, выдавать нестойких товарищей полиции; во имя революции можно вообще попирать все законы морали и справедливости. Все дозволено! Ибо «цель оправдывает средства».

Вначале, по словам действительного статского советника, тайная полиция всерьез думала: мол, Нечаев — этакий некоронованный монарх подпольщиков и нигилистов, некий духовный отец «революционизма и пропагаторства». Но очень скоро агентам удалось выяснить, что в подполье у Нечаева есть многочисленные и могущественные противники, которые возглавляют самые важные организации революционного движения. И эти люди, с удивлением рассказывал Кирилов, заявили: дескать, бесчестная и безнравственная позиция революциониста несовместима с делом революции! Взамен ножа, кистеня, револьвера, которыми грозил всероссийскому начальству Нечаев, эти— самые опасные, по мнению шефа агентуры, — действовали иным оружием: книжками, листовками и беседами. Казалось бы, что особого? Ведь одни слова — пух, тьфу, ничего! А вот поди ж…

— Недооценили мы их сначала, — откровенно признавался Кирилов. — Почитали первые книжечки, видим — властей не признают, ерунда какая-то… Да не царскую власть, пойми, а вообще, любую власть не признают… Хотят, чтоб каждая деревня сама собой правила. Запиши, Клеточников, это анархизм. Запиши, говорю, забудешь! Заводы, говорят, надо отдать рабочим, землю — крестьянам, деньги вовсе отменить. Это социализм у них называется. Понял?

— Так точно…

Удовлетворенный понятливостью ученика, Кирилов продолжал. Последовал новый рассказ — о хождении пропагандистов со словом социализма на устах в деревни и села, о том, как ничего не поняли мужики в этом социализме и как переловила тогда полиция крамольников — «две тыщи поймали, а скольких не поймали…». А из непойманных года два назад образовалась новая партия — «Земля и воля». Она попыталась изложить задачи революции так, чтобы сделать их понятными самому темному крестьянину. «Власть — народу, земля — крестьянам» — вот каков был ее лозунг!