Секретарь обкома - [53]

Василия Антоновича поразило общее настроение пейзажей, — настроение раздумья. Если всмотреться, вдуматься, то и береза раздумывает, и валун морщит каменный лоб, и стог о чем-то думает, и лошадь, и человек среди дороги…

— Кто же этот мастер? — спросил Василий Антонович, пытаясь прочесть витиеватые подписи.

Из толпы к нему вытолкнули маленького веснушчатого председателя колхоза.

— Вот он. Мастер!

— Товарищ Соломкин? — поразился Василий Антонович. — Это ваши картины?

— Я, — ответил тот тихо и почти виновато; а сказав, стал медленно, но густо краснеть.

— Поздравляю! — Василий Антонович пожал ему руку. — Это же очень интересно. Где вы учились?

— В школе немного. А главное — сам. Баловался смолоду. Тогда же и забросил все, ленился. Только теперь вот, под старость, дурить начал.

— Какая же старость! Сколько вам? Сорок два? Цветущий возраст. Молодец, товарищ Соломкин! Честное слово, молодец.

— Вот молодец, говорите… — Из толпы вышел старичок, тоже, как Соломкин, рыжеватый, усыпанный веснушками. — А этому молодцу районный исполком выговор прописал. Вот как получается, товарищ Денисов.

Ну, наверно, выговор все-таки не за живопись! — Василий Антонович засмеялся.

— Вот как есть — за нее!

— Это отец мой, — сказал Соломкин, отстраняя старика. — Путает он.

— Где же я, Григорий, путаю? Чего путаю? Сам путаешь, товарищу Денисову голову морочишь.

— Правильно, правильно, — подтвердил секретарь партийной организации Никешин. — Дали Соломкину выговор, Василий Антонович. Сейчас объясню. Шел сев. Весна была поздняя, сами знаете. Отставали маленько. А тут председатель райисполкома, товарищ Шишкин, сам лично прикатил. Обошел поля, с народом потолковал — то да се. И, конечно: «Где председатель?» — «Не знаем», — говорят ему. В одном месте сказали: «Не знаем», да в другом опять: «Не знаем». Злиться стал. Ходит, пушит всех… И натолкнись он на Григория. Сидит Гриша на пригорке в самый что ни на есть крутой момент для колхоза и какую-то опаленную молнией колоду срисовывает на фанерку. Тут ему товарищ Шишкин и выдал в полную мощь. «Такой-то ты, говорит, руководитель! Картинками балуешься, а сев завалил». Вынес вопрос на исполком. Обеспечили Грише выговорок.

— Вот вам и молодец! — снова вступился отец Соломкина. — Кого и слушать-то?

— Да уж кто повыше, того надо слушать, папаша, — сказал Василий Антонович.

— Уж выше-то вас куда! — согласился старик.

Все весело рассмеялись.

— Ничего, товарищ Соломкин. — Василий Антонович дружески положил руку на плечо председателю колхоза. — Не огорчайтесь. Искусство — оно вроде партийной работы, дело взрывчатое. Оно требует риска и жертв. Тоже, бывает, увлечешься чем-нибудь, про все иное забудешь. А тут тебе раз — и напомнят. Ничего.

Он всматривался в рябенькое лицо Соломкина, в его умные глаза в белых ресничках. Многое можно было увидеть в этих глазах. Может быть, именно великие колхозные трудности, может быть, нелепые выговоры ни за что, — может быть, все вместе взятое и положило печать больших раздумий на пейзажи, выписанные рукой Соломкина, человека, судя по всему, с тонкой, чуткой душой.

— Ничего, — повторил Василий Антонович. — Выговоры забудутся, а пейзажи ваши останутся, товарищ Соломкин.

В окружавшей толпе он увидел человека, лицо которого ему показалось знакомым. Но кто это, припомнить не мог, и все на него посматривал. Тот наконец подошел.

— Не признаете, Василий Антонович? Я Лебедев, инженер.

— А! С Машиностроительного? Да, да, да!

— Вы зимой у нас были. На мой участок зашли.

— Вспомнил, вспомнил. Что, тоже на открытие картинной галереи приехали?

— По другому делу. Я уже пятый день здесь. Между прочим, чудаки эти хотя и вбили себе в голову, что им непременно картинная галерея нужна, а у самих, Василий Антонович, труд на производстве организован, как при царе Горохе. Никакой, ну ни малейшей механизации. Кроме, понятно, пахоты, уборки зерновых да молотьбы. А что касается животноводства, заготовки кормов — на нижайшем уровне живут.

— Это верно? — спросил Василий Антонович председателя, слушавшего разговор.

— Верно, Василий Антонович, — ответил тот. — Врать не буду.

Лебедев продолжал:

— У них бы и этого здания не было, если бы не мы, не завод. Мы же их шефы. Кирпич им дали, лес дали, краски дали. Наши ребята — штукатуры, столяры, маляры — всю зиму сюда ездили. Они ведь ни черта здесь сами не умеют. А с механизацией… посмотрел я, посмотрел… я же инженер-механик, Василий Антонович. Посмотрел, говорю, и решил заняться их колхозом. Что думаю сделать? Устрою им в коровнике автопоилки. Установлю транспортную систему для подачи кормов, для очистки скотных дворов от навоза. Механизирую подготовку грубых кормов. Все будет делать машина: измельчивание, запаривание, из-вееткование. Словом, к зиме они у меня начнут жить по-другому.

Лебедев не стеснялся в словах, в выражениях, вовсю ругал руководителей колхоза «Озёры». Те стояли и терпеливо слушали. Так терпеть могут только того, кого уважают, за кем считают право разговаривать в таких тонах.

— Вообще, — продолжал Лебедев, — за весь район бы взяться надо. Представьте себе, я подсчитал, исследовал: сенокошение механизировано только на сорок семь процентов, сгребание сена — на двадцать восемь, копнение — на три, а стогование и того меньше — на два и восемь десятых. Это, конечно, весело: «бабы с граблями рядами ходят, сено шевеля», как было сказано когда-то. Да с тех времен сто лет прошло. Хватит уж граблей. Из восьмидесяти четырех животноводческих ферм в районе только двадцать пять имеют автопоилки, тринадцать — внутрифермский транспорт, электродойка налажена на одной.