Секрет Жавотты - [3]
— Если допустить, что ты не заблуждаешься, — сказал Тристан, — значит, она дурной человек.
— Она так не считает. Что ей могут поставить в укор? Она ли повинна, если в нее влюбляются? Хотя ей не более тридцати лет, однако она твердит всем и каждому, что, овдовев, отказалась от светских удовольствий и хочет жить уединенно в своем поместье, ездить верхом и молиться богу; она раздает милостыню и ходит на исповедь; а запомни — женщина, у которой есть духовник, если только она не по — настоящему религиозна, — самая опасная из всех разновидностей кокеток, изобретенных цивилизацией. Такая женщина, уверенная в себе, еще очень красивая и охотно пользующаяся всеми теми мелкими преимуществами, которые доставляет красота, такая женщина превосходно умеет вступать в сделки — не со своей совестью, нет, а с очередной исповедью. В те самые минуты, когда, казалось бы, она с очаровательной доверчивостью внимает тем пылким признаниям, которые ей втайне так нравятся, она зорко следит, не выглядывает ли кончик ее туфельки из‑под платья, и точно рассчитывает, в каком именно месте она может без греха позволить поцеловать митенку на своей руке. С какой целью все это, спросишь ты? Если у нее нет веры — почему не кокетничать напропалую? Если же она верующая — зачем подвергать себя искушению? Затем, что ей нравится испытывать себя.
\\ В самом деле, ее нельзя назвать ни искренней, ни лицемерной. Она такая, как есть, — и она нравится; ее жертвы появляются ненадолго и исчезают. По всей вероятности, молчальник Ла 15ретоньер до самой своей смерти будет пребывать на пороге храма, где этот большеглазый сфинкс изрекает загадочные слова и вдыхает фимиам.
Арман едва успел договорить, как его брат остановил свою лошадь. Теперь они были в каких‑нибудь ста шагах от ворот рснонвальского парка. Как и предвидел Арман, г — жа де Вернаж прогуливалась на лужайке, у самых ворот; но, против обыкновения, она была одна. Тристан вдруг изменился в лице.
Послушай, Арман, — сказал он, — я открою тебе всю правду: я люблю ее. Ты мужчина, и ты — человек с душой: ты знаешь так же хорошо, как я, что подлинная страсть не внимает ни законам, ни советам. Ты — не первый, от кого я слышу такой отзыв о ней. Такие вещи мне уже говорили, но я ничему этому не верю. Эта женщина меня покорила; когда она хочет — она так мила, прелестна, очаровательна…
Я это хорошо знаю, — вставил Арман.
Нет! воскликнул Тристан. — Я никак не могу поверить, что при таком обаянии, кротости, благочестии — ведь ты сам сказал, она раздает милостыню и соблюдает все церковные обряды… не могу, не хочу поверить, что эта искренность, эта доброта только видимость, что она — такая, какой ты ее изображаешь. Впрочем, это неважно, я искал предлога, чтобы отделаться от тебя и остаться одному; но сейчас я решил положиться на твое слово. Я заеду в Ренонваль, а ты отправляйся домой. Если матушка встревожится и спросит, почему я не вернулся с тобой, скажи ей, что мне не повезло на охоте или что лошадь у меня охромела — словом, все что тебе вздумается. Я сделаю коротенькии визит и скоро буду дома.
А если так, к чему это скрытничанье?
Потому что сама маркиза этого хочет, — жители здешних мест так болтливы, глупы и надоедливы, как население трех маленьких городков вместе взятых. Смотри же, не выдавай мою тайну! До вечера!
И не дожидаясь ответа, Тристан пустил лошадь вскачь.
Оставшись один, Арман, чтобы поскорее попасть домой, свернул на проселочную дорогу. Легко понять, что, следя глазами за быстро удалявшимся всадником, он испытывал и досаду и некоторый страх. Еще молодой годами, но рано вступивший в свет и благодаря этому уже приобретший жизненный опыт, Арман де Бревиль был и умен и рассудителен, хотя со стороны и мог показаться легкомысленным.
В то время как Тристан, быстро отличившийся на военной службе, рисковал жизнью в Алжирской армии и вместе с тем зачастую поддавался опасным соблазнам пылкого, необузданного воображения, Арман мирно жил на родине вдвоем со старушкой матерью. Тристан иногда высмеивал его за домоседство и называл аббатом, уверяя, что не случись революции — Арман, на положении младшего сына, неминуемо стал бы священником; но эти шутки не сердили Армана. «Зови хоть каноником, только дай богатый приход», — отвечал он. Мать этих молодых людей, баронесса де Бервиль, рано овдовевшая, жила зимой в Париже, в квартале Маре, а весну, лето и осень проводила в небольшом своем поместье Клиньё. Ограниченные средства не позволяли ей вести дом на широкую ногу, но так как сыновья были завзятые охотники, а баронесса обожала их обоих, то из Англии выписали охотничьих собак. Кое‑кто из соседних помещиков последовал этому примеру, образовалось несколько небольших стай, объединяя которые можно было устраивать недурные охоты в Каренельском лесу и окрестных угодьях. Благодаря этому обстоятельству между владельцами Клиньё и двух — трех соседних поместий вскоре завязались постоянные дружеские сношения. Как явствует из всего сказанного раньше, г — жа де Вернаж была признанной царицей этих мест. Начиная с владельца Франконвиля и, председателя суда в Бовэ и кончая несколько старомодным щеголем, доживавшим свой век в Люзарше, — все, даже приходский священник в Нуази, преклонялись перед прекрасной маркизой. Ренонваль был местом встречи всех, кто занимал сколько‑нибудь видное положение в Понтуазе и окрестностях этого города. Все в один голос восхваляли, подобно Тристану, изящество и доброту владелицы замка Ренонваль. Никто не мог устоять против ее очарования; она, как принято выражаться, безраздельно властвовала над сердцами; вот почему Арман был так недоволен тем, что брат не поехал домой вместе с ним.
