Секрет Жавотты - [17]

— Почему же?

— Почему? Откуда я знаю? Она непостоянна, как ласточка. Я пошел прямо к ней. Мне сказали, что ее нет дома. Я удостоверился, что это действительно так, и спросил, не оставила ли она чего‑нибудь для меня; горничная посмотрела на меня с недоумением. Я стал ее расспрашивать и выяснил, что у госпожи Розанваль обедал ее очкастый барон и еще кто‑то, по всей вероятности этот треклятый Ла Бретоньер; после обеда они расстались: Ла Бретоньер поехал к себе, а Жавотта с бароном отправились в театр, но на сей раз не в зрительный зал, а на сцену; затем горничная стала болтать всякий вздор — мешанину из всего того, что слуги подхватывают краем уха: «Мадам получила приятное известие; у мадам был очень довольный вид; мадам очень спешила, господа не стали дожидаться десерта, но послали в погреб за шампанским».

Выслушав все это, я вынул из кармана футляр от Фоссена и вручил его субретке с просьбой в тот же вечер незаметно передать его госпоже Розанваль. Я не старался вникнуть в смысл ее болтовни, а наскоро набросал записку и приложил ее к своему подарку. Затем я вернулся домой и просидел весь вечер, считая минуты, — ответа не было. Вот как обстоят мои дела. Девица теперь задумала неизвестно что; откажется ли она от своего но-, вого замысла, чтобы удружить мне? Какой ветер снова закру-. тил эту вертушку?

— Но ведь спектакль окончился поздно, — возразил Арман, — и этой вертушке потребуется некоторое время, чтобы прочесть твою записку, ответить на нее, разыскать браслет и прислать его тебе. Возвратясь домой, мы найдем его там. Сам рассуди — ведь Жавотта может принять твой подарок только в обмен на этот браслет. А что касается твоей дуэли, ты о ней думать больше не смей!

— О господи! Чего там думать, уж скоро время драться!

— Безумец! А наша мать?

Тристан молча потупился, и братья пошли домой.

Однако Жавотта была совсем не такая бездушная, как могло казаться. Весь этот день она провела в смятении, непонятном ей самой. Просьба вернуть браслет, настойчивость просителя, неминуемая дуэль — все это представлялось ей каким‑то сумбурным сновидением; она обдумывала, как ей быть, и чутьем понимала, что самое разумное — держаться в стороне от событий которые ее не касались. Но если г — жа Розанваль и вела себя так надменно, как подобает королеве театральных подмостков, у Жавотты, в сущности, было доброе сердце. Бервиль, молодой любезный, по — прежнему нравился ей; то обстоятельство, что здесь была замешана какая‑то маркиза, таинственность всей истории, признания, обрывавшиеся на полуслове, все это пленяло воображение гризетки, сделавшей карьеру.

«Если правда, что он меня еще немножечко любит, — рассуждала она, — и что его ревнует ко мне настоящая маркиза, значит я рискую немногим, если отдам ему браслет; ни барон_{^{, да и}} никто другой не будут знать об этом. Я никогда его не ношу; почему не оказать человеку услугу, если от этого никому не будет вреда?»

Все еще раздумывая, она открыла небольшое бюро, ключ от которого носила на шее. Там были свалены в кучу все ее сомнительные драгоценности: диадема из стекляшек для роли в «Нельской башне», стразовые ожерелья, поддельные изумруды, при свете масляных ламп сцены переливавшиеся довольно тусклыми огнями; из этой сокровищницы она извлекла браслет Тристана и долго вглядывалась в имена, выгравированные на внутренней стороне.

— А змейка прехорошенькая, — подумала она вслух, — с чего это Бервиль решил забрать ее у меня? Видно, намерен принести меня в жертву. Если та неизвестная знает, кто я, значит моя репутация погибла. Два имени, помещенные рядом, это ведь совсем не принято. Если для Бервиля я была только мимолетной прихотью, это еще никак не причина, чтобы… Э, да что там! Он мне подарит другой — вот будет забавно!

Возможно, Жавотта отослала бы браслет, но резкий звонок прервал ее размышления. Это явился господин в очках с золотой оправой.

— Мадемуазель, — возгласил он, — я пришел сообщить вам о большой удаче: вы приняты в хор. На первый взгляд, это не такое уж блестящее положение: тридцать су в день, вы сами знаете, но важно ведь не это; ваша прелестная ножка вдета в стремя. Сегодня вечером идет «Гюстав», вы наденете домино и появитесь в сцене маскарада.

Жавотта запрыгала от радости.

— Вот так новость! Я — хористка Большой оперы! Сразу попала в хористки! Как удачно, что последнее время я опять много занималась пением! Я в голосе! Сегодня вечером «Гюстав»! Ах тЫ, боже мой!

После первого бурного восторга к г — же Розанваль вернулась серьезность, подобающая певице.

— Барон, — сказала она, — вы прекраснейший человек, вы НИ с кем не сравнимы, благодаря вам я нашла свое призвание. Теперь — обедать и в Оперу, навстречу славе; ужинать поедете Ко мне, ночевать — к себе; я буду спать на лаврах!

Гость, которого ждали к обеду, вскоре явился. Жавотта торопила своих приглашенных, хотя ехать было еще рано. Сердце у нее колотилось, когда она через артистический подъезд вошла в темный узкий коридор, по которому, быть может, проходила Тальони[12].

После балета аплодировали, и г — жа Розанваль, наряженная в розовый капюшон, была уверена, что способствовала успеху спектакля. Домой она вернулась сильно взволнованная: опьянение успехом совершенно отвлекло ее мысли от Тристана, как вдруг горничная вручила ей небольшой футляр, тщательно упакованный у Фоссена, и записку, гласившую: