Секрет бабочки - [37]

Самое странное: все выглядит совершенно нормальным. Длинный синий диван, расстеленный плед, словно кто-то недавно здесь спал; стакан с темной помадой на маленьком подносе наполовину наполнен водой, китайский ковер с драконом на деревянном полу, чуть сдвинутый в сторону, пара черных туфель без каблуков перед телевизором.

Мое тело несет меня к карточному столику, к стакану со следом помады. Ее губы. Я прикасаюсь к следу пальцем, надеясь ощутить мягкость и тепло, словно она только что сделала глоток и отошла за чем-то в другую комнату. Я ожидаю, что она в любую секунду войдет и застанет меня — совершеннейшую незнакомку, — стоящей в ее гостиной.

Но потом я вспоминаю, что не застанет. Не сможет. Никого и никогда больше не застанет. И отпечаток ее помады на стакане не теплый и мягкий — холодный.

Скри-ип. Я подпрыгиваю, моя рука взлетает к груди. Скри-ип. Скри-ип — снова и снова, в коридоре. Сердце ускоряет бег.

— Флинт? — зову я. Нет ответа.

Желудок завязывается узлом, набитым бритвенными лезвиями. Какое-то непонятное гудение. Голос. «Сапфир? Ты здесь?»

— Иду наверх, Ло, — доносится до меня голос Флинта.

Я выдыхаю, но паника не уходит, только отступает в сгущающуюся темноту, выталкивает меня из этой комнаты в следующую.

Ванная: за зеркалом пять разных видов духов в элегантных стеклянных флаконах. Я буквально вижу, как она стоит перед зеркалом, душится… шея, запястья, локтевые сгибы. Я хватаю один флакон — средний в ряду, сую в карман. Ее вещи. Я хочу обладать ее вещами.

Маленький рисунок птицы над унитазом привлекает мое внимание. Мне нравится рисунок — он напоминает тот, что я видела в шкафчике Сапфир в «Десятом номере». Задаюсь вопросом, нарисовал ли его тот же человек. Птица. Над выключателем две фотографии Сапфир. На одной она с Марни, вероятно в баре, вполоборота к камере. На другой — с девушкой, которую я не знаю.

Я иду дальше. Кухня: желтые стены, засохшие цветы в глиняных вазах, коробки кукурузных хлопьев и чипсов на холодильнике. Магниты с рекламой местных заведений, листочек с клейкой полосой с надписью-напоминанием: «Прачечная!» Почерк девичий. Еще фотографии Сапфир с подругами. Я задерживаю луч фонаря на каждой. Везде у нее на губах темно-синяя помада. Меня тревожит этот момент. Где ее помада?

Сверху доносится грохот, словно Флинт что-то сбросил на пол. Секундой позже его голос, далекий, разочарованный: «Ничего здесь нет. Разве что много никому не нужного дерьма».

Я возвращаюсь в коридор, иду к спальне, где ее убили, а окно разбила пуля, разминувшаяся со мной на несколько дюймов. Ранее я избегала эту комнату. Дверь приоткрыта. Я направляю в щель луч фонаря.

На мгновение застываю у двери, парализованная. Вижу те самые синие стены, ковер, мебель, которые видела на нечеткой фотографии, сделанной сотовым телефоном, размещенной в криминальном блоге. Пластмассовые жалюзи опущены наполовину, так что в комнату проникает свет уличного фонаря. Ветер дует из разбитого окна, перекрещенного полицейской лентой. Жалюзи чуть покачиваются.

Тук тук тук, ку-ку.

Воздух тяжелый, напряженный, запах металлический. Ощущение, что внутри все вибрирует. То же самое в комнате Орена. Мы чувствуем его частички, плавающие вокруг. Частички, которым никогда не стать целым.

Поэтому мы больше никогда не заходим в его комнату. Если войдем, то начнем метаться по комнате, стараясь собрать частички, надеясь, что сможем снова собрать его. И сказать: «Мы больше никогда не позволим тебе уйти. Оставайся здесь. Оставайся здесь. Оставайся здесь».

Но потом он исчезает. И мы опять одни. Смотрим на темно-бордовый плед, которым застлана пустая кровать.

Я чувствую, как Сапфир собирается вокруг меня, словно может, если захочет, взять меня за руку, обнять и сказать: «Действуй». Потому что в глубине души я знаю: она именно такая.

Шесть глубоких вдохов. Два плюшевых медведя на кровати. Три подушки. Один кровавый тест Роршаха[16] на стене. Кровь Сапфир. Лицо Сапфир — вспыхивает передо мной — выстрел — кошка — Орен — огромный жуткий кулак, поднимающийся из ковра, держащий их всех.

Я закрываю глаза и открываю вновь. Еще шесть вдохов, по три секунды каждый.

Прежде всего мой взгляд останавливается на ее стенном шкафу, слева от кровати. Это маленькая черная пещера, завешанная яркой одеждой. Я вхожу в нее, веду лучом по плотной стене материи — поблескивающей, сверкающей, скандально выглядящей. Юбки, и платья, и рубашки с крючками и молниями посередине. Я нахожу бюстье, бархатное, черное, в стразах, провожу по нему рукой; мягкость бархата контрастирует с твердостью страз. Меня наполняет растущее желание взять бюстье, отличное от желания взять трех маленьких гипсовых лягушек с ее письменного стола (что я и делаю, сердцебиение учащается, лицо заливает краска стыда и восторга), более здравомыслящее, не столь импульсивное.

Она носила это бюстье. Ходила в нем, и потела, и ела, и жила. Это бюстье — ее часть. Вот что я думаю, когда прикасаюсь к нему. Это не бюстье — это сама Сапфир. Я расстегиваю молнию на рюкзаке и засовываю в него бюстье, и лягушек тоже. Мое.

Наше.

Так много надо просмотреть, но как знать, сколько пройдет времени до того, как кто-нибудь, сосед или прохожий, заметит лучи фонариков, вспыхивающие и гаснущие в различных частях дома, и вызовет полицию.