Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - [87]

А в заключение, помню и никогда не забуду, когда ехали домой, от ближайшей станции Болотогово идти четыре километра, и как мы с замиранием души шли по своей узенькой тропинке, по лесу домой, по своей земле. Хотя мы были дети, но чувства, что мы идем по своей земле, не забыть. Это была такая радость, это были свои деревья, в которых не стреляли и не было бомбежки, а взрослые плакали, потому что узнали, что дедушка с бабушкой умерли, не дожив до Победы. Все жители поселка уже давно возвратились домой, мы вернулись последними. Это был август месяц, а первого сентября я пошла в школу в первый класс. Было мне в это время 5 лет и 7 месяцев.

Все скитания прошли без матери. Мать погибла в 1943 году в апреле месяце.

Было ли у нас детство?

Николаева (Тимошина) Вера Васильевна

ур. г. Жиздры, зам. председателя совета БМУ Жиздринского района

Я часто задумываюсь, было ли детство у нашего поколения? И когда сравниваешь с детством, юностью наших детей, внуков, конечно, не было.

Мне в сентябре 1941 г. исполнилось пять лет. Старшей — 12 лет, средней — 9 лет, и я в основном все помню. Помню, как в г. Жиздру вошли немецкие войска, как нас, как и других, выгнали на улицу, а в доме разместили немецкий штаб. Мы вынуждены были жить в сарае, а зимой — у соседей. И так с октября 1941 г. по август 1943 г. Мама наша работала в больнице санитаркой, а мы были с бабушкой. В 1942 г. бабушка простудилась и умерла, и мы остались на попечении старшей сестры, так как мама приходила домой только на ночь. Особенно было трудно и страшно, когда наши войска подходили к городу. Наша улица была крайней, недалеко от леса, где располагался аэродром, который бомбили каждый день по нескольку раз и днем, и ночью, да так, что летели стекла, рамы из окон. От страха мы бежали прятаться в бункер, в лес и деревни. Помню, мама со старшей сестрой пололи картошку и начался воздушный бой. Не успели они забежать во двор, как упала бомба на то место, где старшие работали. Понятно без слов, какое у нас было состояние. У нас не было игрушек и не было места, где мы могли бы играть.

Немецкие войска одни приходили, другие уходили. Особенно трудно было жить, когда пришли люди в черной форме со знаками «СС». Они шарили по домам, отбирали скот, птицу, хорошие вещи, иконы, драгоценности и отправляли в Германию, угоняли молодежь.

Помню, 2 августа 1943 г. (это мне было 7 лет) нас всех выгнали на улицу и скомандовали: «Вперед!» Мы даже не успели ничего с собой взять. В чем были, в том и пошли. Помню, мама дала мне икону и сказала: «Это твоя, дочь, ноша, не бросай ее, она нам поможет». Может быть, она нам действительно помогла выжить и вернуться на Родину.

Гнали нас пешком до села Улемль, там был лагерь. Родители наши решили вернуться в город, это километров 20, чтобы взять хоть что-нибудь поесть. Вернулись они утром и сказали нам, что города нет. Немцы при отступлении подожгли его, собор разрушили. Родители наши видели огонь, дым и голые кирпичные трубы. Город был сожжен дотла. А затем нас погнали пешком на Бежицу, погрузили в товарные вагоны и отправили в Литву в лагерь Алитус. Держали нас там около месяца за колючей проволокой.

В один из дней нас вывели на площадь, комиссия отбирала людей в Германию. Нас раздевали догола, ощупывали, проверяли зубы. Отбирали, как скот на бойню. Затем погрузили опять в товарные вагоны и привезли нас в г. Магдебург. В пути нас почти не кормили, воды и то не было вдоволь. В Магдебурге нас продали фермеру-бауэру. Привезли нас в деревню Вакерслебен район Холдеслебен Магдебургской обл. Поселили нас в барак-казарму в два этажа, спали на соломе, отапливались зимой соломой. Кормили нас плохо, в основном брюквенные суп, свекла, и самым маленьким давали немного хлеба. Мама рассказывает, что я все время просила есть. В бараке нас было: одна русская семья, одна — украинская, около 30 человек молодежи старше 18 лет: поляки-ребята и девушки-румынки, болгарки. Они нас уважали и помогали выжить. Когда мы немного привыкли и научились общаться с немцами, в основном с женщинами, она нам рассказали, что они нас представляли не людьми, что у нас волчьи головы, так информировало их правительство. А когда увидели, что мы обыкновенные люди, помню, при разгрузке нас немецкие женщины говорили: «Шон медхен» (хорошие дети).

Когда наши войска стали наступать, они по приемникам ловили Москву и приглашали нас послушать. Что было с нами, трудно сказать: услышать за два года родную речь.

Мама со старшей сестрой работала у бауэрши фрау Фазель, управляющий был Роланд, с женой жили на первом этаже, там же была кухня. Когда взрослые уходили в поле, я так хотела есть, что шарила по кухне. Помню, я нашла одну маленькую картошечку, потерла на терке и почти на холодной плите пекла. Она была сырая и все равно было вкусно.

Километрах в двух от казармы находился аэродром, где шли страшные воздушные бои, особенно ночью.

Мы жили на втором этаже, и тогда мы спускались на первый и так просиживали на каменном полу до конца боя.

Помню, как сбили наш советский самолет. Летчики не погибли и прятались на поле в копнах соломы. Мы молили за них Бога, но один из поляков выследил их и донес в полицию. Их поймали. Нас всех выгнали на улицу, и мы смотрели, как над ними издевались, но мы не в силах были им помочь. Никогда этого не забуду.