Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - [86]

Барина Казимира и его семью наши войска забрали с собой. Местные литовцы (говорили, что это были репрессированные семьи) вслед барину и его семье звенели металлом по косе, которой траву косят.

С радостью освобождения не ушел страх быть казненными местными бандами, люди ночью совсем не ложились спать в ожидании расправы, но Господь всех нас сохранил.

Мы возвращались домой из плена несколько дней с множеством пересадок на открытых платформах в августе 1944 года. В моих детских глазах остались торчащие шпалы, поваленные вагоны, разрушенные мосты и город, если его можно было так назвать. Это горы кирпича, это был город Смоленск, о чем я, уже взрослая, спросила мою мать, вспоминая горы камня и земли.

На нашу станцию Зикеево мы приехали к вечеру. Были сумерки. Семья из Жиздры подалась в свою сторону, а нас Добрый Человек на полуторке подвез до первого когда-то населенного пункта. Везти дальше было опасно — можно было подорваться на мине. Мы еще одну ночь провели под кровом неба, уже мирного неба. На следующий день добрались до своего родного села, почти полностью разрушенного и в сплошных воронках от взрывов, поросших бурьяном.

Нас ожидала радость встречи, две младшие дочери моей бабушки и мой брат остались живы, их опекала родственница. До сей минуты без слез счастья от радости быть на своей земле, от встречи с родными говорить невозможно.

Нас ожидали трудности восстановления жизни ни на чем. Не вернулся в фронта мой отец, войной было все уничтожено, мы были истощены и ослаблены, но радость ощущения своей земли давали силы жить и выжить.

Никто не плакал

Никитичева Анна Георгиевна

1939 г.р., ур. д. Павловские расчистки Жиздринского р-на Калужской обл., проживает в п. Восход Жуковского р-на Калужской области

Примерно в 1942 году немцы жили в нашем доме. Мы большой семьей, кроме отца и старшего брата (они были в партизанах), без них шесть детей и мать, жили во дворе. Очень вкусно пахли железные банки из-под тушенки и коробки из-под сигарет. Некоторые немцы были добрые и старались брать меня на руки, угощали конфетами, но я билась руками, ногами и не давалась.

Дальше лес. В лесу стрельба, тут же партизаны, и тут же немцы, и мы все, выгнанные жители поселка Павловские расчистки Жиздринского района. Нас, маленьких, сажали в ямы, завязывали рты, чтобы не пикали. Дальше в товарных поездах дорога в Германию. Народу переполнен товарный вагон. Туалета нет, желудок постоянно расстроен, на ходу поезда открывали двери и взрослые держали за руки, из двери ходили в туалет, простите, но это не забывается, потому что постоянно позывы в туалет. Лето жаркое, понос, потому что доедали все, какие запасы давно испортившихся продуктов с червями. Бомбежки, ранения, суета, страх. Никто не плакал, но глаза были, как у загнанных зверьков, не забыть. Я, конечно, закричала: «Ой, убили, убили», а сестру старшую тяжело ранили в коленный сустав и в шею, но она терпела, а потом и я замолкала. Думаю, чего я кричу, мне же не больно, но больно стало потом. Дальше помню большую баню, цементный пол мокрый, много голых людей не мылись, а шли нескончаемым потоком и подходили к людям в белых халатах, их тоже было много, все смотрели, что кому нужно. Одним командовали в одну сторону, другим в другую, а в конце этой бани брали отпечатки рук и у взрослых, и у детей. Это было в Полоцке перед Германией. Оказывается, это был санпропускник, чтобы в Германию попали только здоровые люди. То есть рабы.

Далее лагерь в Гербиштате, за городом несколько бараков четырехэтажных. Жили в общем помещении много-много семей, без перегородок, спали на нарах. Взрослых каждое утро немец с резиновой палкой выгонял на улицу, там на тракторе с тележкой, как скот, возили в поля на работу. Нам, детям, днем давали один раз в день жидкую баланду, за которой нужно было идти по темному тоннелю без освещения. Только свет в конце, выход светился. Баланда из овса, которую я не могла есть до тошноты, и баланда из гнилой свеклы, от которой тошнило младшую сестру.

Однажды, в этом темном тоннеле, неся кипящую баланду мне навстречу, споткнувшись, одна девочка вылила ее мне на плечо. Лечить было нечем, а плечо разболелось так, что все молили мне смерти, чтобы я не мучилась. Не забывается, как мы с младшей сестрой тонули в отстойной яме, рядом с туалетами, все в этом же лагере. Копались в мусорных свалках в поисках чего-нибудь поесть. Потом, когда сильно бомбили Германию, город превратился в груды камней. Потом стало жить лучше, когда всех рабов забрали хозяева-немцы. Наша семья работала на ферме одного бауэра Гебрудер Дина. Собирали пищевые отходы со всего города, жили где-то в помещении среди немцев, две старушки немки почти недвижимые (сестра работала на них) и где-то рядом молодая немка и пять милых детей. Нам с младшей сестрой хотелось поиграть с ними во дворе. Однажды мне показалось, что нас пригласили поиграть. Когда мои сестры спросили: «А как они сказали?», а я говорю: «Руссише швайне». Тогда взрослые объяснили значение этих слов. Но мама этих детей делилась с нами ихней одеждой, и здесь уже кормили лучше.