Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей - [44]

И вот однажды на плац пришла крытая со свастикой машина, похожая на душегубку, с охраной. Туда из всех бараков затолкали по нескольку человек, из нашего был взят только один я. Нас долго днями и ночами куда-то везли, иногда останавливались в безлюдных местах у мелких ручьев, давали хлеб и разрешали напиться воды. Парни повзрослее говорили, что это Польша. Иногда машина останавливалась надолго: мы слышали гул людской толпы, детский плач, лай собак и женский стон. Догадывались, что это были концлагеря, куда нас хотели передать, но почему-то там не принимали. Хотелось пить, есть не давали покоя вши, и вообще хотелось любого конца этим мукам.

Опять остановка, опять говор большой толпы, окрики конвоиров, характерный запах из трубы крематория. И вдруг раздался мощный взрыв, потом лай собак, обрывки немецких ругательств. Неожиданно открылись двери нашей душегубки и мы увидели высокий забор с вышками, а за ним горело обрушенное здание. Полицейские с собаками теснили толпы узников, сновали машины, мотоциклисты, вооруженные всадники. Тут в открытый проем нашей двери забросили что-то мешкообразное и дверь захлопнулась. Машина тронулась. Несколько минут ехали молча в темноте, потом кто-то неожиданно вскрикнул: «Да это же человек!» И как бы в подтверждение послышался мужской стон, кашель, бормотание. Кто был поближе, помогли незнакомцу сесть, дали воды. Впотьмах он начал руками нащупывать соседей, гладить по щекам, потом шепотом сказал: «Ну, на сегодня вам всем повезло. Спасибо нашему Степану», — и заснул. Нам ничего не было понятно и стало как-то боязно.

Где-то на повороте с ухабом наш новый сосед очнулся и спросил: «Ну, вы все живы? Тогда слушайте о своем спасителе, и кто останется жив, помолитесь за него». За долгую дорогу он рассказал нам, что произошло в концлагере, куда нас собирались определить.

Их, несколько сотен русских пленных, привезли на станцию грузить товарный эшелон немецкими снарядами. Кругом стояла вооруженная охрана с собаками. Загружались одновременно все вагоны, по десять-двенадцать человек работали на каждом. Вдруг на крыше одного из вагонов появился комиссар плененного батальона и громко крикнул: «Коммунисты, остановитесь... Мы же готовим смерть нашей Красной Армии. Приказываю...» Он тут же был скошен автоматными очередями. Среди пленных началась неразбериха: одни продолжали работать, другие — и среди них наш рассказчик — пытались последовать призыву комиссара. Чтобы усмирить грузчиков, были пущены в ход дубинки, послышались одиночные выстрелы. Непокорных скручивали, избивали и заталкивали в машины, на которых привезли на эту станцию. Посовещавшись, фашисты решили бунтарей передать в лагеря для немедленного физического уничтожения.

Такой лагерь был в двух часах езды, куда в это время гнали с эшелона из Белоруссии толпу женщин с детьми, стариков и инвалидов. Это были семьи партизан, партийных и советских работников, сельских активистов и евреи. Им приказали оставить свои вещи в вагонах и пройти санобработку с мытьем, сменой белья и верхней одежды, после чего они продолжат на поезде путь в Германию. Всем хотелось теплой воды, чистоты, и люди стали торопливо покидать грязные вагоны. В то время, когда первые ряды колонны приблизились к проволочному заграждению концлагеря, из подъехавших машин вышвыривали забастовавших грузчиков со станции. Они-то, взглянув на трубу с черным ядовитым дымом, сразу определили ее назначение.

Толпа замедлила ход, задние ряды продолжали напирать. Засуетились конвоиры, втягивая колонну на территорию лагеря. Пленных грузчиков погнали без очереди. Все обо всем уже догадались. Женщины с материнской надеждой у входа на территорию пытались оттолкнуть в сторону детей, но к ним тут же бросались собаки, от которых малыши прятались под материнскую юбку.

Когда голове колонны оставалось метров 10-15 до входа в крематорий, из средних рядов отделился мужчина в разодранной рубахе, прижимавший к груди какой-то сверток, похожий на запеленутого ребенка. Подбежавшему конвоиру он процедил сквозь зубы, указывая на сверток: «У нас тиф, мы должны пройти первыми». От этих страшных слов весь коридор конвоиров онемел — они стояли, как вкопанные, натянув поводки овчарок. Мужчина со свертком, произнесший магическое слово «тиф», ускорив шаг, скрылся в черном прямоугольнике крематория. Колонна, словно почувствовав что-то, замерла, а оттуда послышался громкий возглас: «Ложись!» Раздался оглушительный взрыв, и над крематорием взметнулся столб дыма и пыли. Люди бросились врассыпную, началась стрельба, конвоиры спустили собак с поводков. Этот мужчина со свертком был из группы грузивших снаряды, один из которых и оказался у него на груди. Взорвал он снаряд, бросив в печь крематория.

Конвоиры выстроили пленных, подошел старший и, указывая пистолетом в сторону разрушенного крематория, спросил: «Кто знал его?» «Я», — ответил один, тот самый, что оказался потом в нашей машине. Его вырвали из строя, долго били пинками, пока он не свалился, как мешок, и бросили в нашу машину, стоявшую ближе всех к лагерю.

Рассказ этот длился долго, с перерывами, тогда нам казалось, что человек умер. Мы все дрожали от страха. Ведь если бы не жертвенный поступок неизвестного мужчины, каким-то образом прихватившего снаряд со станции, мы сейчас уже были бы сожжены вместе с другими пленными.