Седой Кавказ - [66]

… После продолжительного, умиротворяющего душа Домба уселся во главе роскошного стола. Справа – старший сын Албаст, слева – младший Анасби. Фронтом к ним женская половина семейства во главе с Алпату. Торжественная трапеза проходит под расписанным пестрыми накатами навесом. Редкие лучи заходящего солнца пробиваются сквозь густую листву виноградника, огораживающего с одной стороны навес, устало отражаются в хрустале стаканов. Со двора веет влажной прохладой. Это местный алкоголик за бутылку водки облил из шланга асфальт, теперь с усердием моет машины сыновей Домбы. Из парка слышатся крики ребятни. На развороте металлическим скрежетом стонут трамваи. Со стадиона имени Орджоникидзе доносится волнообразный гул болельщиков местного футбольного клуба «Терек». В разных углах навеса за жирной трапезой наблюдают голодные кошки со всей округи. За забором, готовясь к ночному насесту, шумят куры с петухами.

Все едят лениво, от зноя нет аппетита. Выбирают блюда попостнее, послаще. Действуют одной вилкой, иногда просто руками, и только дочери – барышни на выданье – Курсани и Джансари – в полной мере оценивают торжественность семейного обряда; их спины прямы, лица строги, а едят они по всем правилам европейского этикета – вилкой и ножом.

Правда, по ошибке или по незнанию, нож в левой руке, а вилка в привычной правой.

– Как мне надоели эти соседские куры! – наконец начался светский застольный разговор.

– Да, – поддержала старшую сестру младшая, – просто ужас! От них столько пыли, перьев, шума.

– Эти яйца копейки стоят.

– Да кто их нынче ест? И зачем этих кур держать?

– Просто нам назло.

В доме зазвонил телефон. Как ужаленная, вскочила младшая дочь, побежала. Мать и сестра провожают ее тревожно-вопросительным взглядом.

– Меня нет дома! – кричит вслед дочери Домба.

У Докуевых телефонную трубку снимают только дочери, а то остальные члены семейства могут ненароком вспугнуть оробелых вздыхателей.

– Опять этот Зайнди Эдишев, – грубо сообщает дочь, возвращаясь к столу. – Уже третий раз звонит.

Лицо Домбы искривилось от боли.

– Мараби еще не приехал? – спросил он.

– Сдался тебе этот урод? – возмутилась Алпату. – Хоть один вечер без его нахального вида проведем.

– Я не пойму, – вступилась старшая дочь, – что это он на нашей машине в село ездит, всю ее разбил. Пусть на рейсовом автобусе домой мотается.

Наверное, еще бы долго обливали грязью строптивого нукера отца, но в это время на улице заскрежетали тормоза, как по мольбе Домбы, появился Мараби, привычными, хозяйскими движениями раскрыл ворота, загнал во двор машину.

– Твою машину помыть? – услышали под навесом картавый голос местного пьяницы.

– Нет, сам помою, – ответил приезжий.

– Хм, теперь и машина его стала, – шепот одной из дочерей.

– Хорошо, что хоть сам ее моет, а то тоже барином станет, – поддерживает вторая.

Мараби поздоровался, после приглашения старшего сел за стол. Все лица Докуевского семейства померкли, только Домба все интересовался судьбами родного села, его тяга к родному очагу с годами росла. И хотя он месяцами в Ники-Хита не появлялся, в душе всегда от этого страдал, тосковал.

– А как Самбиевы – все нищенствуют? – вступил в разговор Албаст.

– В Ники-Хита никто не нищенствует, – не поднимая головы от посуды ответил Мараби. – У всех дееспособных жителей, слава Богу, есть кусок хлеба и крыша над головой. А больным и калекам добрые люди помогают.

– Ой, Албаст! – гримасой скривилось лицо старшей дочери Курсани. – Весь вечер ты испортишь! Нашел о ком вспоминать?!

– А как не вспомнить? – злобно усмехнулся Албаст, показывая вилкой в сторону Мараби.- Если он здесь кормится, а в то же время с Самбиевыми водится.

Вскочил Мараби, нервно сжались его кулаки, губы ссузились, в глазах – гнев.

– Я свой кусок хлеба трудом зарабатываю, – прошипел угрожающе он, – и нигде не кормлюсь. А с Самбиевыми дружу с детства и буду дружить.

– Козлы твои Самбиевы, – с насмешкой вступил в разговор младший сын Домбы – Анасби.

– Это ты им сам, в лицо скажи, – решительным тоном парировал Мараби.

– Скажу, – угрожающе привстал Анасби, его руки тоже затряслись в ярости.

– Хм, – ядовитая усмешка сменила гнев на лице Мараби, – вот один попытался сказать, – он кивнул в сторону Албаста, – и что из этого вышло – сам знаешь.

– Скотина! – взревел Албаст, вскакивая. – Прочь со двора!

– А-а-а! – заорали женщины.

– Перестаньте! – завизжал Домба, стукая о стол ладонью.

Анасби с кулаками двинулся на обидчика семьи, и вдруг, как из-под земли, под навесом появился какой-то мужчина. Незнакомец поздоровался, пожелал всем доброго аппетита. Все застыли в немых позах, Мараби бросил ключи от машины на стол и выбежал со двора.

– Домба, – обратился пришелец. – Я от Зайнди Эдишева… Он и еще один человек из Пятигорска ждут тебя до полуночи… Ты дал слово.

– Понял, понял, – перебил его Докуев-старший. – Поешь с нами? Ну, тогда иди, я все сделаю, как обещал.

Едва мужчина покинул двор, Алпату встрепенулась.

– Кто это такой, какое слово?

– По работе, – отмахнулся Домба, двинулся в дом.

– А чай? – вскричала Курсани.

– А десерт? – взмолилась Джансари.

– Даже по-человечески поесть не дадут! – возмутилась Алпату.