Седовласый с розой в петлице - [16]

Зима приглушала жизнь города, и особенно она сказывалась на досуге молодежи. Снежная, холодная, с метелями, приходившими из открытой казахской степи, и ураганными ветрами, иногда валившими прохожих с ног. Парк с почерневшими верхушками лип и тополей, с погребенными под снегом танцплощадкой и летним кафе, белел среди города огромным снежным комом. Поздно светало, рано темнело,-- казалось, конца этой зимней спячке не будет.

Но вечерняя жизнь, несмотря на холод и метели, все-таки продолжалась, только нужно было в ней хорошо ориентироваться, а это умел далеко не каждый. Павел же, имевший отношение к джаз-оркестру, был и зимой в курсе всех событий.

Зимой были популярны институтские вечера, к которым долго и тщательно готовились. Что скрывать, институты соперничали друг с другом, и оттого попасть на вечер было делом непростым. Какие давались концерты, как старались оркестры! Дважды в неделю, в субботу и воскресенье, в городском доме культуры проходили танцы под тот же оркестр, где играл на отливающих перламутром ударных инструментах Таргонин. Зал в доме культуры был небольшой, не вмещал даже половины желающих, но, несмотря на это, там собирались одни и те же молодые люди. Были зимой в ходу и иные формы общения, из-за обилия кафе, дискотек, домов молодежи почти забытые ныне: собирались вскладчину по всяким веским и не очень поводам у кого-нибудь дома, и вечеринки возникали зачастую стихийно. Надо ли говорить, что и на труднодоступные вечера в институты, и в дом культуры, и на самые интересные вечеринки Стаин имел доступ -- везде он был приглашен, везде его ждали, на все у него был билет или пропуск.

В перерыве между танцами, когда оркестр отдыхал, Стаин иногда поднимался к музыкантам на эстраду, чтобы заказать песню или поговорить о новой композиции, а иногда даже оставался после танцев в доме культуры, где оркестр до глубокой ночи репетировал что-то новое. На эти репетиции Жорик приходил не с пустыми руками, а непременно захватив пару бутылок водки и на закуску хорошей колбасы или окорока, редко встречавшегося в магазине,-- у студентов, игравших в оркестре, всегда был отменный аппетит.

Но в ту зиму Стаин частенько объявлял друзьям-музыкантам: мол, скукота у вас сегодня неимоверная, пойду-ка я к отцу Никанору, прокоротаю у него вечер с пользой для души. Прямо из фойе позвонив по телефону батюшке, который имел привычку засиживаться до глубокой ночи, и получив добро, Жорик, попрощавшись, уходил в церковь. Предупрежденный батюшкой горбун, всякий раз недоверчиво открывая дубовую дверь, провожал ночного гостя, запорошенного снегом, в покои священника. Обычно отец Никанор проводил вечера в зале, у камина, не топившегося до того лет тридцать.

По углам и на стенах висели редкой работы иконы, возле каждой из них горела свеча, а то и две, жарко топился камин, длинные языки пламени, вырываясь вдруг за решетку, высвечивали дальние углы плохо освещенной комнаты, хотя где-то под потолком горели и лампочки. Тепло, таинственно было в зале с высокими, уходившими в темноту потолками.

-- А, Георгий...-- радушно говорил святой отец, вложив резную закладку из слоновой кости в книгу, откладывал ее в сторону и поднимался навстречу из жесткого вольтеровского кресла с высокой прямой спинкой, обтянутой толстой бычьей кожей.

Широким жестом он приглашал Жорика к камину, где уже стояли два низких, с широкими подлокотниками тяжелых кресла, темный бархат обивки которых из-за ярко полыхнувшего вдруг языка пламени из чрева камина озарялся кроваво-красным, обозначая истинный цвет материи. Жорик с удовольствием располагался в кресле, протягивая замерзшие ноги к самой решетке, и завороженно глядел на огонь, на миг отрешаясь от всего: от церкви, батюшки, джазового оркестра Ефима Ульмана, футбольного клуба "Спартак", за который оголтело болела Татарка...

Отец Никанор никогда не тревожил его в эти минуты, и только когда безмолвно и бесшумно двигавшийся служка ставил рядом уже сервированный низкий столик, Жорик как бы возвращался в реальность и виноватой улыбкой просил прощения за минуты прострации в святом доме.

В графинчике всегда подавалась водка, но особая, настоянная на каких-то травах явно не из здешних мест, но привкус ее нравился Стаину, да и вообще было приятно с мороза, у пляшущего огня, пропустить за хорошей беседой рюмку--другую.

Так сидели они у камина не час и не два, пока Жорик вдруг не спохватывался, что засиделся. Отец Никанор предлагал остаться на ночь, но Жорик, испытывая какой-то непонятный внутренний страх, всегда отказывался, ссылаясь на то, что дома будут беспокоиться.

Только однажды, когда среди ночи разыгралась злая метель и ничего не видно было даже на расстоянии вытянутой руки, ему пришлось остаться --добраться по такой пурге до Татарки было немыслимо, да и батюшка с горбуном вряд ли отпустили бы. Парень в общем-то далеко не робкий, Стаин всю оставшуюся ночь не сомкнул глаз -- ворочался на широкой деревянной кровати, прислушиваясь к шорохам в сонном, притихшем доме, к страшной вьюге, завывавшей за высокими окнами. Рано утром, не дожидаясь рассвета, когда пурга неожиданно унялась и святой дом еще не ожил, Жорик встал, тихо оделся и, сам открыв дубовую дверь, вышел на занесенную снегом улицу.