Седьмой переход - [58]

— Кто дежурит? — кивнул Егор Егорович в сторону кабинки.

— Рая Журавлева.

— Вот так баптистка, не боится никакой нечистой силы! Но вам-то, друзья мои, не стыдно посмотреть со стороны? Неужели никто не догадался сменить девушку?

— Я сейчас...— Геннадий бросился к крану, полез наверх. Раскаленные от холода прутья лестницы жгли руки сквозь варежки,

игольчатые струи больно покалывали лицо, просачивались за воротник меховой тужурки, ноги скользили по обледенелому металлу. Задыхаясь от упругих толчков сбесившегося воздуха, ничего не видя в кромешной тьме на расстоянии протянутой руки, Геннадий наугад цеплялся за ступеньку и, подтянувшись, искал очередную. Все вокруг сливалось в монотонный гул, покрывающий визгливую поземку.

Когда он добрался, наконец, до кабинки .машиниста, Егор Егорович перевел взгляд на Инессу. В демисезонном пальтишке, ладно сшитом по фигуре, в обтяжку, закутанная поверх воротника пуховой шалью, она похлопывала ладонью об ладонь, тайком приплясывала, чтобы хоть немножко согреться. «Промерзла, что хворостинка»,— подумал Егор Егорович, обратив внимание на пушистые веерки ее выгнутых ресниц.

Геннадий спустился, подошел к своим штабистам.

— Рая не из тех, кто передает бразды правления в бурю!

— А ты бы припугнул ее начальником строительства,— посоветовал нормировщик Петин.

— Все пробовал, не помогает.

— Молодчина Журавлева! — с удовольствием отметил техник Феоктистов.

Оставалось поднять еще два ящика с электромоторами. Невидимая Рая плавно навела стрелу, тросы туго натянулись, и груз оторвался от земли. В это время со стороны Ярского ущелья налетел новый шквал ночной пурги. Последний снег сорвало со всех карнизов, закружило между цехами. Башенный кран со стоном качнулся влево, вправо, увесистый ящик завертелся в воздухе, как поплавок. Бледнея, Егор Егорович попятился к конторке, молодые люди проворно скрылись за углом. Но кран выстоял, стрела-«удилище» выдержала в ловких руках Журавлевой. Когда груз был принят, она часто затрезвонила оттуда, с «капитанского мостика»: все в порядке, не волнуйтесь, товарищи!

Облегченно вздохнув, Егор Егорович обернулся: комсомольцы цепочкой, друг за другом потянулись из убежища. Строй замыкала Инесса. Геннадий избегал встретиться глазами со своим отцом.

— Баста, без моего личного разрешения в такую погоду не работать.

Понятно? — строго сказал Егор Егорович.

Парни переглянулись: им трудно было возражать управляющему трестом.

— С вами беды наживешь,— добавил он, присматриваясь к тому, как грузчики крепили последний ящик.

— Нельзя дальше откладывать прием Журавлевой в комсомол,— вполголоса заговорил Геннадий.

— Я — за,— поддержал его нормировщик Петин, рослый молодой человек, не по летам серьезный.

— Тоже,— помедлив для приличия, ответил Феоктистов, далеко не равнодушный к крановщице.

— Твое мнение? — обратился Геннадий к представительнице горкома.

— Смотрите сами.

— Значит, решено.

— О чем вы там? — спросил Егор Егорович сына. Тот в нескольких словах объяснил, в чем дело.

Егор Егорович бегло взглянул на комсомольцев, и слабая улыбка заиграла на его лице, задубевшем от мороза: все они сейчас были такими виноватыми перед этой девчонкой с «родинкой капитализма», как называла Журавлеву «принципиальная» Инесса.

Когда Рая, наглухо закрепив стрелу по ветру, спустилась из своей кабинки, ребята окружили ее, начали поздравлять. Потом к ней подошла Инесса. Девушки миролюбиво подали друг другу руки: одна — разгоряченная, сильная, довольная, другая — совсем прозябшая Снегурочка.

— Ладненько сработала, придется разориться,— сказал управляющий. —Премирую тебя, Журавлева, полтысячей целковых. Это за храбрость... А теперь, молодежь, марш по домам, в моей «Победе»! — и уловив, что его команда не вызвала энтузиазма ни у сына, ни у Инессы, он добавил:— А вообще, не принуждаю, кто как хочет.

Пурга понемногу затихала. Геннадий вел Инессу прямо по дороге, разметенной до самого булыжника, подернутого хрупкой глазурью свежей наледи. Попутный ветер подгонял их непрерывно, не считаясь с тем, что им хотелось дольше побыть вместе. Встречались они почти каждый день, все больше на людях — то в горкоме, то на заседаниях штаба, и редко выступали заодно, обязательно пререкались, даже по мелочам. Геннадию не нравились эти беспричинные размолвки. Пользуясь случаем, он говорил сейчас Инессе:

— Что у тебя за характер, не понимаю. Когда мы вдвоем, ты во всем соглашаешься со мной, а при посторонних вечно противоречишь. Объясни, пожалуйста.

Инесса, будто в подтверждение его слов, озорно привалилась к его плечу и, сменив шаг, пошла в ногу со своим обидчивым Геннадием.

— Тебе нравится, чтоб было наоборот?

— Что наоборот?

— Чтоб на людях я во всем соглашалась, а наедине с тобой противоречила? Да, нравится?

— Странно! Нужно всюду поддерживать друг друга, уступать друг другу.

— Какая идиллия, какое мирное сосуществование!..

Геннадий не сказал больше ни слова. Инесса чему-то улыбалась, но тоже молчала, выдерживая свой характер. Он знал по опыту: она первая не заговорит, чего бы это ей ни стоило. Ну и пусть. Ну и не надо. Экая важность! Нельзя же без конца потворствовать ее капризам. Сама убедится, что не права, как убедилась сегодня на примере Журавлевой. Если же станет упрямиться, то их ведь ничто не связывает, кроме его шутливого признания в любви. Вообще, до этого она была совсем другой, не чувствовала власти. А теперь возгордилась. Как же, как же, успех, победа! Наверно, и в горкоме об этом знают. Недаром секретарь всегда острит насчет семейственности в комсомольском штабе аглофабрики. Да и отец, кажется, догадывается. Все, довольно! Хватит корчить из себя Ромео на строительной площадке, пусть эта «принципиальная» Джульетта идет своей дорогой.