Седьмой крест - [4]

Марнет рассмеялся.

– Да, смейся. Ты думаешь, его пропустили обратно в Вайзенау? Ничего подобного, там мост был совсем закрыт. Говорю тебе, в воздухе что-то есть.

Спуск кончился. Справа и слева тянулась обнаженная равнина, где только местами была не убрана репа. Что тут могло быть в воздухе? Ничего, кроме золотых солнечных пылинок, которые над домами Гехста тускнели и превращались в пепел. Но Франц вдруг почувствовал: да, Антон Грейнер прав, в воздухе что-то есть.

Звоня, прокладывали они себе дорогу по узким людным улицам. Девушки взвизгивали и бранились. На перекрестках и у фабричных ворот горели карбидовые фонари. Сегодня, может быть из-за тумана, их зажгли в первый раз на пробу. В их жестком белом свете все лица казались гипсовыми. Франц толкнул какую-то девушку, она огрызнулась и повернула к нему голову. На левый, словно стянутый, изувеченный глаз она спустила прядку волос, видно, очень наспех – эта прядка, точно флажок, скорее подчеркивала, чем прикрывала шрам. Ее здоровый, очень темный глаз остановился на лице Марнета и на миг как бы приковался к нему. Ему почудилось, будто этот взгляд сразу проник к нему в душу, до тех глубин, которые Франц таил даже от самого себя. И гудки пожарных на берегу Майна, и неистово-белый свет карбидовых фонарей, и брань людей, притиснутых к стене грузовиком, – разве он к этому еще не привык? Или сегодня все это иное, чем обычно? Он силился поймать хоть какое-нибудь слово, взгляд, которые могли бы ему что-то объяснить. Сойдя с велосипеда, он повел его. В толпе он давно потерял обоих – и Грейнера и девушку.

Грейнер еще раз пробился к нему. «Возле Оппенгейма…» – торопливо бросил Грейнер через плечо; при этом он так перегнулся к Францу, что чуть не свалился с велосипеда. Ворота, в которые каждому из них предстояло войти, находились очень далеко друг от друга. Миновав первый контроль, они расставались на долгие часы.

Франц напряженно вслушивался и вглядывался, но ни в раздевалке, ни во дворе, ни на лестнице не мог обнаружить даже следа, даже легчайшего признака иного волнения, чем то, какое наблюдалось каждый день между вторым и третьим гудком сирены; разве только чуть пошумнее были беспорядок и галдеж – как всегда, впрочем, по понедельникам. Да и сам Франц – пусть он жадно отыскивал хоть ничтожный признак тревоги в словах, которые слышал, и в глазах, в которые смотрел, – сам Франц ругался совершенно так же, как и остальные, так же расспрашивал насчет миновавшего воскресенья, так же острил, так же сердито одергивал на себе спецодежду, переодеваясь. И следи за ним кто-нибудь с той же настойчивостью, с какой он следил за всеми, наблюдатель был бы совершенно так же разочарован. Франца даже ненависть кольнула ко всем этим людям, – ведь они просто не замечают, что в воздухе что-то есть, или не желают замечать. Да уж есть ли? Новости Грейнера почти всегда какой-нибудь вздор. А может быть, Мессер, двоюродный брат Грейнера, поручил ему прощупать Франца? В таком случае что он мог заметить? И что Грейнер, собственно, рассказал? Вздор, сущий вздор! Что Кобиш при закупке вина тут же нализался.

Последний сигнал сирены прервал его размышления. Франц поступил на завод совсем недавно и до сих пор испытывал перед началом работы какую-то тревогу, почти страх. Начавашеся шуршанье приводных ремней пронизало его дрожью до корней волос. Но вот они зажужжали ровно и звонко. Первый, второй, пятидесятый нажим на рычаг уже давно позади. Рубашка Франца вымокла от пота. Он облегченно вздохнул. Между мыслями снова начала возникать некоторая связь, хотя она то и дело рвалась, так как он всегда старался работать безупречно. Ни при каких условиях не мог бы Франц работать иначе, работай он хоть на самого дьявола.

Их было здесь наверху двадцать пять человек. Несмотря на то что Франц настойчиво продолжал искать хоть каких-нибудь признаков волнения, ему и сегодня было бы досадно, окажись хоть одна из его пластинок негодной, и не только из-за брака – хотя это могло ему повредить, – но ради самих пластинок. Они должны быть

без изъяна и сегодня. При этом он размышлял: Антон упомянул Оппенгейм. Маленький городок между Майнцем и Вормсом. Что может там произойти особенного?

Фриц Мессер, двоюродный брат Антона Грейнера, старший мастер, на минуту остановился возле Франца, затем подошел к его соседу. Когда Фриц ставил свой мотоцикл под навес и вешал в шкаф свой мундир, он становился просто штамповщиком, как и все другие штамповщики. И сейчас он ничем не выделялся, кроме особой, уловимой, может быть, только для Франца интонации в голосе, с какой он крикнул: «Вейганд!» Вей-ганд был пожилой, волосатый, коренастый человек, по прозванию «Кочанчик». Хорошо, что его голосок, высокий и звонкий, слился с жужжанием приводного ремня, когда он, собирая пылеобразный отвал, проговорил, почти не открывая рта:

– Ты слышал? В Вестгофенском концлагере…

Франц, вглядевшись, увидел в ясных, почти прозрачных глазах Кочанчика те крошечные светлые точечки, которых так мучительно искал: словно где-то глубоко внутри человека горит яркое пламя, и только затаенные искорки брызжут из глаз. «Наконец-то», – подумал Франц. А Кочанчик уже стоял возле следующего.