Седьмой крест. Рассказы - [170]

Нет, Нагель не будет молчать, снова знобило Циллиха, в жизни он не простит ему, что по его вине не стал в лагере Пяски старшим надзирателем. Не мог же он, Циллих, всю жизнь прятаться по крысиным норам.

Когда сквозь густую листву пробился первый блеклый дневной свет, он немного успокоился. По-настоящему его узнал только этот Нагель. Все остальные страхи были, возможно, лишь плодом больного воображения. Он не был убежден, что даже тот человек, дома, в деревне, его действительно узнал. Как же его звали? Сейчас он вдруг вспомнил: Курт Вольперт, 18-й барак. Он зря тогда струхнул, ведь Вольперт ему и слова про старое не сказал, он просто поддался панике. Небось, никто им и не интересуется.

Правильнее всего будет повернуть домой. Уже в первый раз это оказалось лучшим выходом. Ни один человек в деревне его ни в чем не упрекнул. Его жена, это жалкое создание, приняла его, как положено. В деревне он сможет беспрепятственно жить. Крестьянин как крестьянин.

Ветер раздул тучи, дождь прекратился. Путь домой, который ему предстоял, был не короткий, однако он вступил на него с легким сердцем. Ведь на карьере под Вейнгеймом его не разыскивали, хотя при нем там и была устроена облава. Он должен вернуться в свою деревню. Инстинкт ведь подсказал ему во время первого побега: только домой, только домой. Он кружил по лесным зарослям, пока не набрел на просеку, а она привела его на поросшую травой лесную дорогу со следами проезжавшей телеги. Так он попал к угольщикам, которые жили здесь в горах табором и занимались своим примитивным промыслом, нимало не заботясь — идет ли война или воцарился мир.

Какая-то девчушка, совсем одичавшая от вольной жизни, взялась его проводить до ближайшего хутора. Все эти долгие недели он ни разу не думал о бабах — страх придушил все желания, его ничто не влекло. А эта тщедушная девочка была такой же ободранной и косматой, как те девчонки, которые доставались ему в войну. Но не успела в нем зародиться эта мысль, как маленькая дикарка, быть может, предупрежденная его взглядом, кинулась от него наутек, потом так же резко побежала назад, долго вилась вокруг него волчком, но прежде, чем он успел ее сцапать, молнией проскочила у него между ног, исчезла в чаще, тут же очутилась на дереве, перепрыгнула на другое, на третье. Он мог гнаться за ней с тем же успехом, с каким медведь может поймать птицу. Он совсем растерялся. И вдруг девочка, сидя верхом на ветке, указала ему на фронтон дома, неожиданно вынырнувшего из чащи. Крестьяне с полным безразличием разрешили ему переночевать в хлеву. Это были суровые, неприветливые люди. К тому же им надоели бездомные… С рассветом они погнали его в соседнюю деревню. Пусть, мол, убирается отсюда, да поживей. С невероятной быстротой шел он от ночлега к ночлегу. Он боялся, что его разыскивают с плотины. Ему казалось, что он будет спасен только тогда, когда вернется в свою родную деревню. Правда, он снова возвращался с пустым кошельком, зато у него сильные руки, жена и этим удовольствуется. Ведь она была рада, когда он в первый раз вернулся. А что до его соседей, глупых крестьян, они примут его за того, кто он и есть: за солдата, вернувшегося наконец домой, за здешнего старожила.

Он обходил стороной все места, где побывал, когда бежал из дома. И как-то после обеда он вышел к холмам, окружавшим его деревню. Долины он не видел, потому что ее закрывала буковая роща. Но ему приятно было глядеть на речку, которая, казалось, говорила ему: «Я тебе всегда напоминала, что нельзя меня терять из виду». Он сел на травку под двухствольный бук. Въевшаяся ему в плоть и кровь осторожность поборола желание сразу спуститься в деревню.

Он вглядывался в земли, принадлежащие их общине. Увидел, что его старший сын в поле. Он свистнул — два долгих, два коротких свистка, свист этот сидел у мальчишки в печенках.

Мальчик и в самом деле вздрогнул. Он обернулся и узнал человека под деревом. Он двинулся к буку, может, недостаточно быстро, но в сторону не свернул.

Он остановился приблизительно в метре от Циллиха. Его маленькое личико так побледнело, что стало похоже на снежок, руки он сжал в кулаки.

— Эй, ты, позови мать, пусть бежит сюда, — приказал Циллих.

Мальчик не сказал ни слова до этого. И теперь он не вымолвил ни слова в ответ. Он повернул назад и помчался прочь, да так быстро, что Циллиху незачем было бы давать ему пинка.

Не прошло и десяти минут, как прибежала жена. Она не присела рядом с ним, а проговорила медленно и устало:

— Я принесла тебе поесть. И все наличные деньги, которые есть в доме, хотя мы не расплатились с долгами.

— Зачем? Я же вернулся домой. Разве ты против? — спросил Циллих.

— Не вздумай здесь оставаться! — проговорила она так же устало, на одной ноте и воздела руки. — Прошу тебя всем сердцем, уходи, Циллих. И никогда больше не появляйся здесь. Нам уже столько из-за тебя досталось, особенно мальчишкам. Ты себе и представить не можешь, как меня замучили допросами. К счастью, взорвали фабрику в Эрбенфельде, только после этого они успокоились: решили, что ты там погиб. Они, оказывается, смогли напасть на твой след. Плохо уже то, что мальчишка тебя еще раз увидел. Уходи, уходи поскорее!