Седьмой грешник - [11]

— Nein, Принц, — строго сказала Жаклин.

Пес опрокинулся на спину, маленькие лапы замелькали в воздухе. Кудрявый кок на голове был перевязан розовой ленточкой, тоном темнее, чем шерсть.

— Бедняжка, — проговорила Джин, наклоняясь, чтобы почесать собаке живот. — Почему пудели всегда кажутся мне такими трогательными?

— А он и правда хороший парень, — ответила Жаклин, и в ответ на эти слова пес стал извиваться и лизнул голый палец на ноге Джин. — Люди имеют привычку обращаться с ними не как с собаками, а как с игрушками, потому-то они и трогательные. А вот в Нефертити ничего трогательного нет. — Жаклин, показала на кошку. — Она царствует здесь и отлично это знает.

Кошка снова прищурилась. На ее морде было написано полнейшее презрение.

Приняв душ, Джин нашла Жаклин в кухне. У ее ног поскуливал пудель. Нефертити восседала на столе, Жаклин — рядом на стуле, и ее глаза были на одном уровне с глазами кошки. Выражение и кошачьей морды, и лица Жаклин было настолько одинаково, что Джин не удержалась и прыснула от смеха.

— Тихо, — не поворачивая головы, приказала Жаклин. — Мы играем в гляделки. Я намерена ее переглядеть.

Тут Джин увидела бутылочку. Ту самую маленькую зеленую бутылочку, которую она уже видела однажды. Рядом лежала пипетка.

— Значит, это и правда для кошки, — всплеснула она руками.

— Я же так и сказала. Тонизирующее средство. Лиз в него свято верит. Я-то лично думаю, что этой животине нужны не витамины, а транквилизаторы... Слушайте, вы не подержите ее за задние лапы?

Сражение могло бы быть забавным, не будь оно таким болезненным. Прежде чем все закончилось, Джин получила две кровоточащие царапины на руке, а Жаклин оказалась вся в зеленых кляксах, липких и пахнущих мятой. Кошка удалилась, сплевывая зеленые слюни и отфыркиваясь. Глядя вслед пушистому хвосту, Жаклин отпустила несколько смачных слов. Она накормила пуделя и бросила пригоршню корма в аквариум, стоящий в салоне. После этого, измученно вздохнув, взялась за приготовление омлета.

Они съели его с рубленой ветчиной, салатом и свежими булочками, намазав на них нежный плавленый сыр из маленьких картонных коробочек. После душа у Джин и вовсе разыгрался аппетит. И только вычистив тарелку до блеска, она глубоко вздохнула и извинилась за прожорливость.

— Кофе хотите? — спросила Жаклин.

Джин взглянула на часы.

— Не пора ли идти?

— Спешить некуда. — Жаклин встала и, налив кофе в чашки, поставила их на стол. — Вы действительно ни с кем не общались в последние дни?

— А что? Что-нибудь случилось?

— И да и нет. Может быть, всему виной мое разыгравшееся воображение, — вздохнула Жаклин. — Я всегда придавала большое значение отметкам и хорошо училась в школе. Но в последнее время начинаю задавать себе вопрос, может, представители вашего поколения, сетующие на непосильную учебную нагрузку, правы? Неужели получение стипендии на следующий год действительно имеет для вас такое большое значение? Я имею в виду «вас» во множественном числе.

— Я бы так не сказала, — медленно ответила Джин. — По существу, я думаю, что я — единственная, кого это действительно волнует. Майклу все равно, он где-то витает, его ничто не беспокоит. Он бы мог жить и в пещере, будь там верхний свет. Вы видели его комнату?

— Нет.

— Хаос там просто невероятный. Майкл снял ее только потому, что там окно в крыше. Зимой все вещи покрываются льдом, а летом жарко, как в турецкой бане. Чтобы не задохнуться, приходится держать окно открытым; а на крыше резвятся дети, проводят время подростки и плодятся полчища бездомных римских кошек. Если дети не выкрикивают в окно ругательства, то уж коты делают Бог знает что! Того и гляди какой-нибудь страстный Казанова свалится тебе на голову. Буквально. Однажды ночью какой-то очумелый мальчишка рухнул прямо на картину Майкла. А она еще и высохнуть не успела... Понятно, это смешно. Но самое смешное, что Майкл даже этого не заметил. Нет, он, конечно, заметил мальчишку, который свалился на картину, но только потому, что тот размазал на ней краски. Правда, как Майкл догадался, что в ней что-то изменилось, ума не приложу.

— Он из тех художников, кто не выставляется? — спросила Жаклин, давясь от смеха.

— Можно и так сказать. Я видела очень мало его работ, он ужасно скрытен и предпочитает их не показывать. Говорит, что не терпит критики. И это сущая правда. Считается, что он занимается у профессора Лугетти, но когда профессор хочет посмотреть его работы, он и его не пускает. У Майкла студия в Институте. Каждые несколько недель Лугетти теряет терпение, приходит в ярость и заставляет Майкла открыть ему дверь. Тогда их спор гремит на весь Институт. Они орут друг на друга около часа, потом Лугетти, изрыгая итальянские ругательства, уходит, топая, как слон, а Майкл, подпрыгивая, сыплет ему вслед проклятия по-английски.

— Ну, нрав Лугетти вошел в поговорки, — сказала Жаклин. — Удивляюсь, как он не выгнал Майкла из Института.

— Вот это самое смешное. Он клянется, что у Майкла яркий талант, что он — второй Моне.

— Значит, как я понимаю, Майкл не из тех, кто беспокоится о гранте. А как остальные?

— Хосе, Тед и Дейна вообще не получают стипендий. Наверно, какие-то личные проблемы у них есть — у кого их нет? — но проблема возобновления гранта их не мучает.