Седьмое таинство - [6]

А теперь появилась еще одна причина для беспокойства и озабоченности, которая тревожила его гораздо больше, чем смотритель мог себе признаться.

На майке стали появляться следы крови.

Беатрис Браманте заявила, что обнаружила майку Алессио в комнате сына сразу после его исчезновения. И под самой нижней звездочкой заметила нечто необъяснимое: красное пятнышко, свежее и с неровными краями, словно капелька крови попала на материю всего несколько минут назад. Факт ее появления был совершенно необъясним. Майка, незадолго до трагедии выстиранная, лежала в комоде, и никто к ней не прикасался все эти заполненные поисками и тревогами дни. Пока ее случайно не обнаружили.

Мать ребенка обратилась к Габриэлли и спросила, нельзя ли включить майку в коллекцию Маленького музея в качестве современного доказательства того, что люди, трагически ушедшие от нас, могут тем не менее посылать послания живущим.

Сомнения, конечно, были. Пино считал, что майку следует передать в полицию, хотя многие полагали, что ужасное состояние, в которое впал отец ребенка, препятствует подобному решению. Священник, в то время совершавший службы с церкви, не слишком жаловал странный набор редкостей, доставшийся ему в наследство. Впрочем, даже он смягчился и отступил, поговорив с Беатрис Браманте, которая пребывала в отчаянии, но в то же время была настроена до крайности решительно. А истинная правда была проста как ясный день: пятнышко крови появилось на белой майке семилетнего мальчика, когда она, чистая и аккуратная, лежала в комоде у него дома. Именно в тот момент, когда он исчез — пропал без вести — и как все подозревали, погиб.

Все они уступили бедной матери, но очень скоро здорово пожалели о своем решении. Через три года после того, как майка попала под стекло витрины на стене Маленького музея, на ней появилось новое кровавое пятно. Потом, в последующие годы, еще два. Каждое из них было достаточно скромных размеров, чтобы не привлекать к себе внимания тех, кому это могло быть в новинку. Факт появления второго пятна был молчаливо признан служителями церкви, а сама витрина убрана с глаз долой, пока пятно не выцвело и не утратило яркость. После этого майку вернули на место, а о чудных метаморфозах не стали распространяться, опасаясь ненужной шумихи.

Но Габриэлли, который участвовал в этой затее, отлично понимал, что этот знак не последний. Если человек принимает положение о существовании чистилища, ему понятно, что тут происходит. Пятна — послание, некое сообщение. И они будут продолжать появляться, пока кто-то послание не услышит и не сочтет нужным действовать. Той частью своего сознания, что предпочитала рациональные объяснения, Пино понимал, что это невозможно, нелепо. Куда бы ни отлетел дух несчастного Алессио — одно только упоминание имени мальчика, даже про себя, тут же вызывало в памяти его образ: вот он стоит в его кабинете, серьезный и собранный, — он не в состоянии оставлять пятна на экспонате, хранящемся под стеклом витрины Маленького музея. Земному и потустороннему не полагается встречаться таким вот образом.

По какой-то причине эти мысли нынче одолевали хранителя больше обычного, пока он пил кофе с рогаликом. И Пино знал почему. Это все из-за того посетителя, что сейчас находится в соседнем помещении. Тем не менее — Габриэлли прекрасно понимал, насколько это странно и нелепо — почему-то мужчина, прикрывавший лицо шапкой и шарфом, казался знакомым. И это его желание непременно попасть в закрытое помещение. Тут смотрителю пришло в голову, что посетитель даже не задал ни единого вопроса, за исключением короткого: «Она по-прежнему на месте?»

Такое впечатление, что он здесь уже бывал, и эта мысль тоже беспокоила Габриэлли.

Очень неохотно — частью сознания он уже начинал ненавидеть эту маленькую комнату — Пино встал со всем проворством, на которое способен шестидесятисемилетний пенсионер, давно уже не горящий энтузиазмом, пересек коридор и остановился у двери в знакомое помещение. Слишком яркий свет в коридоре раздражал. Сначала хранитель тешил себя мыслью, что посетитель уже ушел, никак не выразив благодарности. Никаких звуков, говорящих о присутствии человека, слышно не было, если не считать собственного затрудненного дыхания — результата пагубной привычки к крепким сигаретам, преследовавшей его всю жизнь. Сейчас Пино слышал только непрерывный механический шум и грохот уличного движения — поток звуков настолько знакомый и привычный, что Габриэлли редко обращал на него внимание. Правда, сегодня он казался громче, чем всегда, просто буром сверлил ему голову и эхом отдавался в черепе, еще сильнее дразня и без того разыгравшееся воображение.

Затем смотритель все же вошел в узкую комнату, вполне способную вызвать острый приступ клаустрофобии, отчетливо понимая при этом, что входит в запретное место, не вполне сочетающееся с миром, в котором ему так нравится обретаться.

Хранитель церкви не верил в существование чистилища. Ну, не совсем. Но в этот момент, когда сердце отбивало сложный ритм глубоко под тесным жилетом, когда в горле пересохло от страха, Пино Габриэлли осознал, что даже такой человек, как он, бывший профессор архитектуры, начитанный и эрудированный, много поездивший и повидавший, человек открытого и любознательного ума, иной раз вообще ничего понять не в состоянии.