Седьмое лето - [13]

Окунаюсь в горячий туман»[8]

Павлик мыться не любил.

Раньше, в трёх-четырёх летнем возрасте, сидя на полоке и послушно подставляя маме своё тело для омовения, он мог, ни с того, ни с сего закричать – «Спаситеее, помогитеее, замываююют!». Что означала эта фраза, кому она могла быть адресована в пустынной деревне, повзрослевший противник семейных традиций не понимал. Но при этом стыдливо вспоминал, о достаточно регулярном повторении данного банного казуса. Сёстрам же нравились эти возгласы, разносящиеся по двору. Они даже придумали коварный план, как потом на свадьбе Павлика, отведут невесту в сторонку и расскажут о помывочных геройствах жениха, при этом, естественно, чуть-чуть историю приукрасив. Ну, или не чуть-чуть – это как пойдёт.

После того, как Люба и Надя отправились друг за дружкой к праотцам, Сергей еще несколько месяцев, по инерции, продолжал топить две бани. Но постепенно всё реже и реже, пока, наконец, «Чёрная» не возликовала, празднуя безоговорочную победу.

Кстати, к слову, именно в ней Павлик и появился на свет. Городскому человеку покажется дикой, даже сама идея, рожать в насквозь прокопчённом помещении, ошибочно полагая, что большего, антисанитарного места не найти. Но, в процессе «дымного» прогрева, напрочь уничтожались все грибки, успевшие расплодиться за неделю. Тепло и наличие горячей воды, делали акт начала жизни гораздо менее рискованным как для здоровья мамаши, так и младенца.

Узнав об этом, в трёхлетнем возрасте, Павлик решил, что рождённый в таких условиях, не может получить ожогов. Естественно тут же захотелось проверить данную гипотезу и, конечно же, на себе. А для этого всего-то нужно положить руку на печку и выдержать три секунды.

Выдержал.

Хорошо, хоть, что она уже была протоплена, и накал почти сошел на нет. Экспериментатор отделался сильным покраснением, да регулярными примочками из отвара прокипяченной коры дуба.

В другой раз, отец вдруг стал излишне сентиментальным и вознамерился посвятить сына в таинство банного ритуала.

Хотя Павлик и не особо уж хотел в него посвящаться.

Решено было начать «с полегче» – растопки печи в мывальне у Дубцовых. Причём, высшая степень доверия заключалась в том, что адепт должен проделать всю процедуру в одиночку, без помощи и совета наставника.

«Михайло почесал затылок и, состроив печальное лицо, отправился в баню»[9]

Принеся, в три подхода, нужное количество берёзовых дров, нарубленных месяц назад (отец говорил, что «Топить надо чистым свежачком, это для тела полезней»), Павлик поместил их в печь, предварительно отковыряв кору, которую, он потом запихал межу поленьями и поджег. Огонь принялся на удивление быстро, расползаясь и черня куски бывших обладательниц почек и сока.

«А ведь не сложно, если умеючи» – гордо думал ученик, шагая до дому – «Скоро я во всём смогу папу заменять».

Может, всё бы так и было, но вмешалась заслонка в трубе, которую Павлик, уходя, забыл открыть. В итоге баню пришлось проветривать несколько часов и топить заново.

И делал это уже Сергей.

Так что отношения у Павлика с той, кто «любую болезнь из тела гонит», не клеились. Причём с самого раннего детства.

Но именно к ней, он привёз свою маму.

17

Семилетний мальчик с тележкой стоял напротив ворот в дом, некогда принадлежавший двум, вечновесёлым старушенциям.

Вместо того чтобы их отрыть и зайти во двор, Павлик поймал себя на мысли, что, как ни странно, занят пересчётом досок, из которых они были сколочены.

Двенадцать.

Ровно столько, сколько и в прошлый раз. И в позапрошлый. И в позапозапрошлый. Тогда всё было понятно, он считал от безделья, или ожидания, но сейчас – зачем нужна эта процедура?

Пытаясь понять смысл своих бессмысленных действий, он вдруг заметил, что не подсознательно пересчитывает их заново.

Так, стоп, хватит.

Павлик вошел во двор через дверь, находившуюся в воротах, выдвинул брусок, их закрывающий и начал, по переменке толкать створки, чтобы открыть.

Доски были старые, рассохшиеся, давно уже не встык, а со щелями. Те, кого они должны были охранять, теперь лежат окруженные их сёстрами. А им же, оставленным, приходится терпеть все погодные условия и медленно ждать превращения в труху.

Хотя, если всё же разобраться, то и они могут дать жизнь рождённому – а это ли не цель существования всего живого/неживого? И не обязательно ждать появления новой формы, вскормленной твоими останками, которая впитывая и уничтожая старое, пропуская его через себя, прорастает на перегное. Достаточно воспроизвести себе подобное, а оно, оторвавшись от материнского чрева, быстро найдёт ещё пока не протоптанную дорогу в своей жизни. Или так и останется, паразитируя на теле своих воссоздавших.

Занозы – вот истинные дети любой доски, находящейся в стадии «не новизны» и временной потрёпанности.

«Сколько заноз сможет поместиться в одном пальце?» – подумал Павлик, удивляясь тому, что раньше не задавал себе такой важный вопрос – «Сто, двести, или, быть может, даже миллион? Нет, это чересчур много» – внимательно рассматривая, он поворачивал объект предположений – «Шестьдесят, ну ладно семьдесят и если хоть на одну больше, то придётся его отрезать». Он стоял, совершенно забыв о цели прихода – «А если одна какая-нибудь попадёт в вену, а по ней в сердце? Или ещё страшнее – прямо в мозг? Это же тогда я умру… и мне, наверно, будет очень больно, и мама с папой будут плакать…»