Седьмая встреча - [26]

— Ада была такая же верующая, как Эмиссар? — спросила Руфь.

— Не знаю. Чужая душа потемки, — мрачно ответила бабушка.

— Бабушка, а твоя душа спасена или нет?

— Господь понимает меня, и мне этого достаточно. Помнится, мне в детстве хотелось стать миссионером. Но это потому, что мне ужасно хотелось путешествовать. А вот усердия, чтобы спасать других, у меня не было. По правде сказать, я всегда думала только о себе и своих детях. Наверно, я привыкла считать, что мой Бог всегда со мной. Так легче жить. А что все грехи и позор, выпавшие на мою долю, я должна нести сама.

— А какие у тебя были грехи?

— Да разные. Я ведь всего лишь слабая, темная женщина. И мне случалось думать о людях плохо. Даже о своих родных.

— И обо мне ты тоже плохо думаешь?

— Да уж не без того. У тебя такие длинные уши…

— И нос тоже.

— С носом у тебя все в порядке. Но ты ужасно упрямая. По-моему, ты перешагнешь через собственный труп, если тебе это взбредет в голову. И от кого только у тебя это упрямство?

Бабушка взяла понюшку табака. Об этом никто не должен знать, говорила она. Женщине не пристало нюхать табак. Её темные глаза при этом превращались в две узкие щёлки. На темном лице выделялся орлиный нос. Бабушка всегда выглядела будто просмоленная. Красные, припухлые губы напоминали сургучные пробки на бутылках с соком, что стояли в погребе.

— Нет, ты только глянь! — Бабушка вскочила. Она увидела на дороге дядю Арона. Сперва она следила за ним через окно, потом пошла, чтобы позвать его в дом.

— Надо поберечь нервы Рутты, — сказала она, вернувшись.

Это Руфь понимала. Именно поэтому дядя Арон и приходил к бабушке, когда бывал навеселе.

Из-за чахотки он еще в юности перестал рыбачить. Теперь он работал в Службе социального обеспечения. Дяде повезло, что он окончил торговую школу, говорила мать, потому что к обычной местной работе он непригоден. К дяде ходили за талонами на одежду или на сахар. Он выдавал карточки на продукты. Ставил на них печать. Люди звали его Арон Штемпель, не вкладывая в свои слова никакой насмешки.

Дядя, который всегда так аккуратно снимал брюки, когда отдыхал в воскресенье после обеда, выпив, валялся в чем попало и где попало. Бабушка с трудом стащила с него брюки, прежде чем он рухнул на диван в гостиной. Руфь помогала бабушке удержать дядю, чтобы он не свалился на стол, темное мокрое пятно расползлось по белым подштанникам и по одной штанине.

— Мы их тоже снимем с него? — шепотом спросила Руфь.

— Упаси Боже! Пощадим его стыдливость.

Глаза у дяди были влажные, студенистые. Он как будто пришел в себя и наблюдал за их действиями и вместе с тем находился где-то далеко отсюда. Худой, незнакомый, в рубахе с разрезами на боках и подштанниках. Глубоко посаженные глаза сквозь стекла очков казались большими зелеными поплавками. Без очков дядя шарил вокруг как дурачок, но бабушка всегда говорила, что он умный. Сейчас она сняла с него очки и положила их на стол. Когда она сказала ему: „Тихо, тихо“, дядя словно расползся по дивану и уполз в себя.

Они накинули на него шерстяное одеяло и прикрыли дверь в гостиную, чтобы его ничто не беспокоило. Перед уходом бабушка даже остановила часы с кукушкой. Потом она взяла мокрые брюки дяди Арона, отнесла в подвал и положила мокнуть в оцинкованную лохань. Вернувшись на кухню, она вздохнула и поставила на огонь кофейник.

— Руфь, помоги старухе, сходи к Арону за сухой одеждой.

— Тетя Рутта будет сердиться.

— Посердится и перестанет. Она не злая. Помни, тебя назвали в честь нее. Это она крестила тебя.

— Почему вы выбрали мне в крестные тетю Рутту, она всегда так бранится?

— Она никогда не богохульствует, — строго сказала бабушка.

— Зато бранится.

— Это бывает.

Бабушка насыпала в кофейник кофе и следила, чтобы он не убежал. Седые волосы выбились из косы и вились вокруг лица. Из-за прищуренных глаз бабушка казалась сердитой. Но она никогда не сердилась.

— Тебя назвали Руфью не только в честь Рутты, но и в честь библейской Руфи, — сказала бабушка и налила кофе в две чашки. На столе появилась и коробка с печеньем, на крышке которой был нарисован плачущий ангел.

— Кто эта Руфь?

— О ней говорится в Книге Руфь[8]. Ты должна была слышать о ней.

— Это в грустном рассказе об Иудейской Земле? О Руфи, которая подбирала колосья и угождала богатому Воозу?

— Рассказ не такой уж и грустный.

— Но ведь Руфи пришлось падать перед ним ниц ради каких-то жалких колосьев!

— Тогда был такой обычай. Бедные девушки должны были падать ниц, чтобы выгодно выйти замуж, — сказала бабушка.

— Значит, тетя Рутта мало падала ниц.

Бабушка усмехнулась.

— Если нужно падать ниц, чтобы удачно выйти замуж, плевать я хотела на замужество, — твердо заявила Руфь.

— Пока тебе еще рано думать об этом. — Бабушка стала считать петли на носке, который вязала. Негромко, про себя. Ее волосы шевелились, подбородок подрагивал. Две правые, две левые. — А где сегодня Йорген?

— Дома. Он на торфянике провалился в воду и промочил башмаки. Они сохнут.

— А почему он ходил не в сапогах?

— Сапоги тоже мокрые. Странно иметь такое же древнее имя, как и Земля Иудейская, — сказала Руфь, увидев перед собой пылающие буквы. О таком первому встречному не скажешь. Подумают еще, что ты много о себе понимаешь. Нельзя показывать людям, какого ты о себе мнения. — Бабушка, как думаешь, имя Руфь красное?