Седьмая ступень совершенства - [12]

- Не исключаю, - сказал Голоян. - Только не нам с вами. Каждому послание приходит индивидуально. Если приходит, конечно. Какое нам с вами дело до чужих посланий?

Алкаши направились в погребок, Тютин заметил Голояна и Евгению.

- Эх! Страна Болгария! - воскликнул он как-то даже надрывно. - Эх! - и отправился за остальными.

- Вас подвезти? - спросил Голоян.

- Спасибо, - сказала Евгения. - Я знаю дорогу.

Голоян выглядел неплохо, очень неплохо, но Евгения знала, что на самом деле он гораздо старше. Сквозь непроницаемую броню она чувствовала его усталость.

- Пусть Зоя Михайловна особенно не переживает, - сказал Голоян. Старуха все равно умерла бы через неделю. Если будет нужда, звоните, - и он назвал свой телефон.

- Вас же не интересуют чужие послания, - сказала Евгения.

- Кто знает, может именно ваше послание будет мне интересно.

Зойка вернулась во втором часу. Она тихо разулась в прихожей, прошлепала босиком на кухню, долго пила воду, а потом ушла к себе в комнату. Легла, не погасив свет, ворочалась, кашляла и даже разговаривала сама с собой. Потом она ненадолго затихла, но тут же за стеной раздались ее истошные крики. Когда Евгения вбежала в Зойкину комнату, Зойка сидела на кровати в ночной рубашке и все еще кричала. Косметику она не смыла, и по лицу ее текли черные слезы.

- Не могу! Не могу! Не могу! Мамочка моя! Ходит! Ходит! Смотрит! - в отчаянии кричала Зойка, прижимая к груди пухлые кулачки.

...Она действительно отправила старуху на тот свет раньше отпущенного той земного срока. Несколько лет она добросовестно ухаживала за ней, покупала кефир, батоны, варила каши и терла овощи, стирала ее старушечье белье и мыла полы, короче, выполняла условия контракта. Характер же у старухи был пакостный, она изводила Зойку ворчанием и придирками и даже несколько раз грозилась изменить завещание, но Зойка терпела все. Когда старуха слегла, Зойка продолжала за ней ухаживать, мерила давление, ставила капельницы и только завещание спрятала подальше, а когда старуха его требовала - подсовывала ей, полуслепой, совсем другую бумагу, на которой та писала какие-то каракули. Вот какой характер был у старухи - совершенно невозможный. Зойка даже подальше унесла телефон, потому что как-то старуха вспомнила, что где-то у нее должны быть какие-то дальние родственники и, если уж кто и имеет право на ее квартиру, так это они. Зойка совсем замучилась, похудела, стала терять клиентов и в одно прекрасное утро - а утро действительно было прекрасным, - когда поняла, что старуха все равно долго не продержится, вместо лекарства, поддерживающего сердце, дала ей горошину аскорбиновой кислоты...

С этого и начались ее мучения, ее ночные кошмары. И хоть сделала она все, как надо, как научили ее женщины у церкви, как похоронила бы родная дочь, не было у нее после смерти старухи ни одной спокойной ночи.

- Дай мне денег, - сказала Евгения.

- С-коль-ко? - спросила Зойка.

- Чем больше, тем лучше.

Зойка, продолжая всхлипывать, дотянулась до сумочки, вытряхнула все содержимое на постель, а потом достала из тумбочки какую-то замусоленную книжку, в которой тоже держала деньги, и добавила еще. Евгения пошла на кухню, налила в стакан холодного чая, положила рядом несколько твердых, старых сушек и увесистую пачку денег...

Успокоить Зойку не составило для нее большого труда, через несколько минут Зойка уже спала. Евгения тоже отправилась спать.

Наутро чай и сушки, понятное дело, были не тронуты, но деньги исчезли.

- Ничего, - сказала Евгения. - Найдутся.

Несколько лет потом Зойка находила эти деньги - в сахарнице, банках с засохшим вареньем, старой обуви, вазонах с цветами - присыпанные землей. Но после "этого" старуха Зойку отпустила.

Наутро Зойка с умиротворенным и даже каким-то блаженным выражением лица пила кофе. Евгения думала о своем, а неизвестный никому и никому в Москве не нужный человек по фамилии Тютин спал за мусорным баком во дворе неподалеку от жэка.

Конечно, отыскать Бухгалтера в таком городе, как Москва, было тяжелым делом, а для кого-то просто немыслимым. Но Евгения была спокойна и не спешила. Несколько дней она просто гуляла, иногда садилась в какой-нибудь автобус или троллейбус, делала круг и возвращалась обратно, пересаживалась на другой и снова делала круг. Она привыкала к Городу, а гигантский Город привыкал к ней. Она знала - еще немного, и он будет с ней говорить.

...Как говорит Город? Геометрией улиц, живописью домов, запахом бензина, пыли, еды, духов, пива, тел, свежих и несвежих одежд, гулом голосов и гулом молчания, лицами тысяч незнакомцев и незнакомок, дробью дождя, шелестом деревьев, сдавленных в каменных объятьях, или жалобным голосом ветра из пригорода, заплутавшегося, как глупый беспризорный щенок, и умирающего без сил в подворотне...

Город знает о своих обитателях - все.

Через несколько дней Евгения увидела сон. Ей приснился автобус и номер этого автобуса на обшарпанном, запыленном боку, увидела дом, вспыхнувшую кнопку лифта, дверь в квартиру - напротив.

- Отлично! - подумала Евгения и проснулась.

Автобус, потрепанный жизнью, покорный работяга, в потоке машин медленно переползал с улицы на улицу. Было еще рано, и с лиц пассажиров еще не сползла утренняя хмурь. В другое время Евгении было бы интересно на них смотреть, но сейчас она была слишком занята и так задумалась, что дом, который привиделся ей во сне, вдруг мелькнул перед глазами и остался позади. Она стала пробираться к выходу, но было уже поздно, со следующей остановки надо было возвращаться назад.