Седьмая казнь - [46]

Страж кивнул. Выражение его лица говорило о том, что он успокоился.

Но длилось это недолго. Потом Элгарт сказал:

– У меня есть вопрос.

Тон его был насколько возможно небрежным.

– Те люди, – он указал на них подбородком. – Бритые головы. Веревки вместо поясов. – Он имел в виду мужчин в мантиях. – Кто они?

Принц Бифальт хотел было стукнуть гвардейца. Только усилием воли он заставил себя не выказать свое неудовольствие. По всей видимости, Элгарт не мог сдержать своего любопытства. А принц сам сказал своим людям, чтобы они вели себя как гости. Гостям вполне естественно задавать вопросы.

Хмурое лицо Сути аль-Сури выражало неодобрение.

– Монахи, – отрезал он.

Почти одновременно Элгарт и Кламат спросили:

– Что такое «монахи»?

Сын короля подавил стон.

Хмурое лицо стража изменилось. Теперь было видно, что он пытается подобрать нужные слова на языке, который едва знает. Наконец он выдавил в ответ всего три слова:

– Дарят жизни богам.

А затем решительно повторил:

– Потом говорить. Сейчас ужинать.

И повернувшись к путникам спиной, он большими шагами направился к не разожженному костру.

Принц Бифальт сразу же последовал за ним. А через плечо гневным шепотом скомандовал:

– Молчите. Он теряет терпение. Он оскорблен. Не сердите его.

– Но Ваше Высочество, – прошипел Кламат, – «боги»?

Элгарт едва слышно добавил:

– Он хотел сказать, что они поддерживают жизнь богов? Или они отдают богам свои жизни?

Кипя от злости, принц отрезал:

– Не сейчас.

И, шагая впереди своих людей, он последовал за Сути аль-Сури к толпе, рассаживавшейся по кругу на разложенные ковры.

Страж провел беллегерцев к незанятому ковру. На многих уже, скрестив ноги, сидели мужчины и женщины. Молчаливые люди с выбритой макушкой – монахи – сидели, окутанные своим достоинством, на собственном ковре. Торговцы и знать с богато одетыми наложницами или женами устроились удобно и свободно, заняв достаточно для себя места. Празднично разодетые люди, наоборот, уселись очень близко друг к другу, словно стараясь добиться, чтобы на каждом ковре их уместилось как можно больше. Они беспрерывно шутили и пихались, громко разговаривая севшими от смеха, лишений и недоедания голосами, создавая сложную какофонию из разноязыких слов. Другие устроились, где смогли найти место. Женщины с кожей цвета эбенового дерева сидели рядом с мужчинами, чья кожа отливала оттенком лунного света, девы, скромно закутанные в плащи рядом с их кавалерами, украшенными перьями, матроны с дерзкими взглядами рядом с погонщиками в хлопчатых рубахах и холщовых штанах.

Принц Бифальт заметил, что среди сидевших не было ни одного человека с тем же бронзовым оттенком кожи, как в племени Сути аль-Сури. Хотя несколько стражей и бродили среди повозок и телег, да и их предводитель оставался поблизости, большинство их них, должно быть, несли службу, охраняя лагерь. Даже в этой безжизненной пустыне, судя по всему, существовали опасности, достаточно серьезные, чтобы угрожать каравану.

Принц не мог представить, какие они, если, конечно, это не теургия.

Он неторопливо уселся на ковер, оставленный для него и гвардейцев. Скрывая свою неуверенность под привычной бесстрастной маской, он снял с плеча винтовку и сумку, отстегнул от пояса ножны с саблей и сложил все это позади себя – жест, который должен был обозначить его мирные намерения. Затем принц кивнул Кламату и Элгарту, чтобы они проделали то же самое.

Гвардейцы, усевшись по сторонам от принца и сложив позади себя свое оружие, постарались расслабиться, тогда как принц делал все возможное, чтобы уверенно сыграть доставшуюся ему роль почетного гостя. На всей площади не было ни одного места настолько же свободного, как его. Все путешественники, не исключая даже слуг, смотрели на него так, слово ожидали, что он внезапно исчезнет, вспыхнет пламенем или впадет в безумие. Похоже, он казался им таким же чудным и необыкновенным, как и они сами – беллегерцам.

Очутившись в центре такого внимания, став предметом стольких домыслов и подозрений, Кламат оглядывался вокруг себя с неприкрытым возбуждением. Восстановив силы водой, пищей, лекарствами и сном, он с удовольствием, граничащим со счастьем, впитывал все удивительное. Предоставь его принц самому себе, он бы наверняка попытался заговорить с ближайшим чужестранцем. Интерес Кламата к «богам», похоже, был уже забыт.

Элгарт был более замкнут, но очарование его новизной увиденного не было оттого менее живым. Если он и разделял порыв принца Бифальта уйти из этого большого собрания людей, свидетельствующего о широте мира, то он не показывал этого. Его пристальный взгляд быстро скользил по каждому человеку, по каждой группе, словно накрепко запоминая их. При каждом обрывке чужой речи Элгарт вскидывал голову, словно стараясь понять, что было сказано.

А принц сосредоточился на поисках хоть каких-нибудь признаков хозяина каравана. Но он не видел никого, кто занимал бы более высокое положение, чем остальные путешественники, никого, кто давал бы указания караванной прислуге.

В круг вошел человек с факелом, чтобы зажечь костер. По этому сигналу к коврам строем двинулись слуги, несущие кувшины с водой, чистые полотенца и подносы, чтобы все путешественники и гости могли омыть руки. Принц Бифальт последовал примеру сидевших рядом с ним и положил использованное полотенце на поднос. Когда же ритуал окончился, другие слуги разнесли тарелки, столовые принадлежности и медные кубки, а затем начали обносить гостей большими блюдами с едой, чтобы те могли выбрать себе по вкусу.