Сеанс длиною в жизнь - [11]

- Нет.

- Тогда отчего-же обращаешься ко мне на непонятном языке? Ты ведь знаешь, я не на столько сильна в немецком, на сколько тебя поднатаскала в русском.

   В тот момент мне и самой было странно, что я ничего не поняла кроме «их» - я, а самое главное – никогда раньше не слышала такого словосочетания из уст оккупантов. И как ни старалась, не могла припомнить ничего похожего.

   Прежде чем ответить, Юрген уже бережно уложил меня на спину. Нос «капелька»  приблизился к моему лицу, а теплое дыхание нежно обжигало замерзшие щеки. Впервые за все время нашего общения, мне стало страшно. Страшно не за свою жизнь или свою нелепую смерть, нет. Страшно мне стало от того, что в голове всплыли мамины слова о «походе в сарай». Воображение стало рисовать самые странные и нелепые картины, ведь что именно ему рисовать, оно не имело ни малейшего понятия. Сердце бешено заколотилось, а в следующий момент мир перевернулся с ног на голову.

   Прекрасные губы Юргена, нежно-нежно и едва ощутимо прикоснулись к моим. Я едва ль успела насладиться произошедшим, как он отпрянул от меня.

- Прости. Энтшульдиген битте… - он начал сыпать словами, а я продолжала лежать затаив дыхание, тайно надеясь, что он повторит то, за что так яростно извиняется на обоих языках. – Прости, Вася. Я не должен был…

   Чувство почти панического страха в моей душе моментально свергло болезненное разочарование. Мне было так обидно от того, что мною, такой доступной и податливой пренебрегли. А потом ужасно стыдно. Но Юрген больше не сделал ни одной попытки коснуться моих губ. От чего безумно хотелось расплакаться. Мне так хотелось чтобы он продолжил… И в этих своих желаниях я почувствовала себя падшей женщиной, отчего стало совсем невмоготу. Я чувствовала, как мои глаза наполняются влагой, но как ни старалась сдержать это, ничего у меня не вышло.

- Вася, не плачь, не нужно. Я больше никогда не обижу тебя. Я больше никогда не прикоснусь к тебе, обещаю, только не плачь. – Немного обветренной шершавой ладошкой Юрген принялся вытирать мои слезы. - Битте нихтс… Тойфиль! (потом я узнала, что это переводится как «черт»).

   Его теплая рука, его виноватый тон, его бессмысленные извинения сделали свое дело. Не сказав ни слова, я бросилась прочь из сарая. Мне хотелось убежать от собственного позора как можно дальше, и это дальше я нашла на печи.

   Не знаю сколько я пролежала на горячей и уютной печке, вот только этого хватило, чтобы я окончательно в своих мыслях отнесла себя к падшей женщине, по уши увязшей в грязи. Да, именно так я себя ощущала, боясь того неведомого чувства, которое разбудил во мне Юрген. В тот миг, когда его губы прикоснулись к моим, я была готова на все. Я БЫЛА ГОТОВА НА ВСЕ! А ОН, именно ОН остановился.

   Я совершенно не понимала, что творится в моей груди и голове, но больше всего не понимала, что за пожар разгорелся внизу живота. Мне казалось, там все сжалось, а иногда казалось, что сердце вдруг переместилось именно туда и что есть мочи пульсирует. Мне было стыдно за все, что со мной тогда творилось. В особенности за то, что мне совершенно не хотелось, чтобы Юрген сдержал свое слово и больше не прикасался ко мне. Мне вдруг безумно захотелось, ощутить тепло его губ не только на своих губах… Но в то же время мне казалось, если он будет это делать, я просто сойду с ума от наслаждения. Целый ком неведанных ранее чувств, разрывал мое сознание, а раскаленная печка жестоко поддерживала пылающий во всем теле жар.

   Я попыталась воспроизвести в памяти хотя бы самый мизерный обрывок воспоминания, на котором отец касается своими губами, обросшими густыми усами - маминых, но сколько не силилась - все зря. Все, что выдавала память, лишь картинка, на которой многочисленные солдаты поочередно лобзают своими грязными проспиртованными губами - губы, щеки, шею, Домны Сахаровой. Прямо посреди улицы, даже не выпуская из этих самых губ папиросу. Эта картинка всякий раз разрывала всю меня изнутри, но других воспоминаний связанных с отношениями между мужчинами и женщинами – в моей голове так и не возникло.

   Стоило нам столкнуться с Домной и компанией на улице, мама всегда  говорила – «Вот, смотри дочка, как не должна вести себя уважающая себя девушка, ни при каких обстоятельствах. Стыд и срам». Потом она щедро плевала на землю, и резко схватив меня за руку уводила, неважно куда, лишь бы подальше от этого срама.

   В тот день я четко понимала – все, что произошло со мной в сарае, был «стыд и срам», а мне ведь так понравилось прикосновение мужских губ…

   Что делать? Я слабо представляла себе, как теперь смогу смотреть в глаза матери, так мне было стыдно за свою порочность. А еще, как после того что случилось смогу общаться с Юргеном? Как прежде, точно не выйдет. Он что-то пробудил во мне, что-то зажег, что-то растревожил, и это все мне безумно понравилось. Понравилось до сумасшедшего стыда. Хотя это был лишь один-единственный невинный поцелуй. Думается мне, нынче вряд ли у кого возникают такие ощущения, когда впервые целуются. Да и не впервые тоже. Сейчас не умеют так тонко чувствовать, уж слишком все стало доступным и допустимым. Нет никакой магии, что ли. Все всем ясно и понятно уже в подростковом возрасте. А вот мне тогда ничего не было ни ясно, ни понятно. Было только страшно стать второй местной Домной.