Сдохни, но живи… - [12]

— Зря связался, — просветленно подумалось тогда, но, как всегда, запоздало. — Да черт с ней, с машиной. Домой бы…

Мы уже входили в земляную горловину, за которой неожиданно оказалась еще одна небольшая площадка, укрытая со всех сторон холмами и прикрытая звездным, но почему-то нерадостным небом. В два ряда, прижавшись друг к другу, там стояли с полтора десятка машин с… желтыми израильскими номерами.

В палестинском Вифлееме? На окраинном, да еще двойном отстойнике? Понятно, что краденые.

Но одна из них была — моей.

Кому-то сегодня не посчастливилось.

— Есть Бог на свете. Я как-то сразу и искренне поверил.

Полицейские облегченно порадовались рядом. Затем неожиданно, буквально вытолкнув оператора из своего джипа, развернулись и уехали.

— Та еще работка… — наивно подумал я с благодарностью.

Однако это была еще не вся рождественская ночь.

Мне только потом стало понятно, почему они так быстро смотались. Обычно палестинцы очень вежливы с журналистами и в подобной ситуации, как правило, сопроводили бы из города для своего собственного спокойствия. Сплавил журналистов — и дыши благодатью.

Машина завелась с полуоборота, радостно урча, как соскучившаяся по знакомым рукам женщина. Но на выезде узкие ворота «парковки» были перекрыты.

— Сто долларов, — спокойно сказал сторож, блеснув крестиком из-под рубашки. — Иначе не выпущу.

— Хорошо. Но дай квитанцию, Иуда, — смесь иврита и русского в рождественскую ночь звучала почти молитвой.

Сторож уперся, ему нужны были живые деньги. И он хотел себе праздника. Даром, что ли, христианин? Или езжайте в полицию, привезите оттуда бумагу с разрешением на выезд. А вдруг это не ваша машина? В документах он бесплатно не разбирался.

Сто долларов наличными оказывались лучшим пропуском в рай. «Причем безвозвратно», — подумал я и полез в карман. Он мог бы выписать и фитюльку для отчета: кто там, в бухгалтерии, будет смотреть? Но полиции тоже надо жить, чтобы охранять чужое. И не упустить свое. А праздники, соглашусь, бывают не каждый божий день.

И мы тоже хотели быть живыми. Где она сейчас, их полиция, на окраине Вифлеема почти в три часа ночи?

Я заплатил из личного кармана, скрипя, но ликуя, что все на месте. И можно ехать в объятиях своей машины.

И чувствовать себя, как у Христа за пазухой.

А в утреннем первом выпуске новостей канала выйдет праздничный сюжет о Рождестве в святом для всех христиан Вифлееме. Да еще впервые — с живой картинкой того самого грота, купели и вифлеемской звезды.

И кто-то в Израиле скажет:

— Опять палестинцев показывал, словно людей.

И кто-то в России скажет:

— Опять выпендривался у нашей святыни. Нельзя, что ли, православного корреспондента там поставить?

И оператор с красноречивой фамилией Броутман, но с прочерком в графе «национальность» израильского удостоверения личности, потому что у него папа еврей, а не мама, вытащит из загашника фляжку:

— Ну что, по рюмочке, по-русски? За Рождество?

А дома скажут:

— Иди спать. Уже утро давно, гулена.

Статист

В то утро Миша проснулся не от тишины, как обычно. Хотя ему давно уже стало все равно. Есть будильник у кровати или нет его. На работу идти было незачем. Да и некуда. Это русский человек всегда знает куда ему пойти и по какому направлению отправить другого. Миша был евреем. Правда, тоже русским.

Но это уже надо пережить.

Он и пережил. Империю, любовь и даже двух жен. Что почти невероятно в этом мире. И всегода исполнял свой долг: и дома, и на работе. На чем, с возрастом, и погорел. Если ты не чиновник и не военный, нельзя просто так безнаказанно всю жизнь ходить на работу. И зарабатывать на жизнь. Что дают. Работа когда-нибудь заканчивается, а жизнь продолжается. А Вместе с ней и потребности.

Неудовлетворенные, как сосульки.

Вожди менялись, будто девки у развилок дорог. Начальство, как всегда, потеряв лицо, держало фасон и фигуру, наливаясь наглостью и обожанием нижестоящих. Подрастали, волнами, молодые, кипящие тестостероном и амибициями. Затравленно оглядываясь, в затылок начинали дышать те, кто засиделся. К возрасту их начнут просто сбрасывать с поезда, даже не дожидаясь и не затыкая рот убогой, как власть, пенсией или пособием. Награждая пустым добрым словом по телевизору и полным молчаливым презрением в кабинетах. Ходят, чего-то хотят, жить другим не дают.

Короче, Миша, что зарабатывал, то и проел. На древней земле с молодой страной-оторвой от бывшей державы и потому ищущей к кому прислониться, в свои почти 60 лет ему уже ничего не светило. И даже солнце все чаще скорее слезило глаза, чем радовало разноцветием тонуса.

В смутные времена жена с детьми уехала на историческую Родину, где героически полегла в борьбе за это. Он же остался дома и работал, пока не пришло сокращение. А за ним сначала удивление, но потом и возмущение, что ничего нового, даже близко к профессии, найти не просто трудно, но уже невозможно. Везде всё и все есть. А где нет, нужны помоложе и пошустрее. Начались случайные подработки и связи. Все более короткие, по мере прибавления лет, роста цен и истощения ежемесячных доходов. От прежних накоплений, поделенных с бывшими женщинами, осталось одно короткое емкое слово. Русское.