Сделка - [69]

— Может быть, — солгал я.

— Каждый раз, когда она приезжает на каникулы, я думаю: «Вот он мой шанс — на этот раз я тебя не упущу, я вновь построю мост между нами». А затем каникулы проходят, и кажется, что прошла одна минута. Доброе утро, спокойной ночи, передай масло, спасибо… и она уехала. А мы так и не поговорили.

— Флоренс, нам не за что винить себя — у девчонки такой возраст. Кстати, что говорит доктор Лейбман?

— Насмехаешься? При чем тут Лейбман?

— Ну, может быть…

— Он говорит, что мы удочерили ее и теперь подошли к черте, после которой она сама захочет признать в нас родителей. Утешающая идея, не так ли? И еще он говорит, мол, не надо решительных действий, переживите это время.

— По-моему, он прав.

— Но неужели мне смириться? Если оставить все как есть… именно сейчас надо раз и навсегда установить хоть какие-то отношения. Я имею в виду, что если я — ее мать, то имею право знать, где она пропадала и, черт возьми, с кем она спала, если уж дело зашло так далеко. А если ты думаешь, что не можешь… то мне самой придется…

— Нет, нет. Я поговорю с ней.

— Попробуй, Эв! Мне нужна твоя помощь. Меня убьет разрыв с ней!

— Поговорю. А ты будь к себе снисходительнее.

— Стараюсь смотреть фактам в лицо. Эв, поцелуй меня!

Я поцеловал. Ее лицо выражало тревогу. Я поцеловал ее еще раз.

— Не бросай меня, Эв! — прошептала она. — Я буду ждать тебя. Я стараюсь изо всех сил.

— Знаю. Пойду к Эллен, хорошо?

— Я боюсь. Нам ведь еще надо поговорить о другом, а я ненавижу разговоры о деньгах. И тебя это раздражает, и меня, но мы дошли до крайней точки. В нашем совместном… в общем, говорю прямо — мы с Сильвией тщательно подсчитали и…

Я собрался уходить.

— Поторопись, Эванс. Я хочу лишь до конца прояснить обстановку. Времени это займет немного.

— С мамой все в порядке?

— Да. Просто приснилась чертовщина.

— Она послала тебя ко мне для серьезного разговора?

Я наклонился и поцеловал ее ресницы.

Когда Эллен была девчонкой, я приходил к ней в комнату, чтобы поцеловать ее перед сном, целовал один глаз, потом — второй, она говорила: «Спокойной ночи, папочка!» — я говорил: «Спокойной ночи, ангел!» — затем на цыпочках уходил, закрывал дверь, и официально она спала.

Когда я сделал то же самое, она бросилась ко мне в объятия и прошептала:

— Ох, папка, я знала, что ты будешь на моей стороне!

— На твоей?

— Неужели она не рассказала тебе, что случилось вчера?

— Ну, в некотором роде…

— Я больше не собираюсь терпеть это!

— Что, ангел?

— Понимаешь, па, есть на свете вещи, о которых я, может, и хочу тебе сказать, а есть такие — о которых не хочу, а есть и такие — о которых я не хочу сказать ни тебе, ни ей.

— Понятно, ангел, успокойся…

— Папка, если я попрошу тебя кое о чем, ты сделаешь?

— Разумеется. А что надо?

— Штука довольно серьезная, поэтому… будь добр, сходи в дом и принеси мне рюмку водки. Сама идти не хочу, вдруг она увидит. Если снова начнется вчерашний допрос, я могу просто…

— А что случилось вчера?

— Я, па, — не преступница, а она — не прокурор. И я имею право…

— Она беспокоилась, ангел.

— Я не хочу, чтобы меня ставили на место таким образом. Па, ну, пожалуйста, сходи за водкой… Если я не выпью, то не смогу рассказать.

Я снова поцеловал ее и направился к дому. На пол-пути я обернулся.

…Эллен неподвижно стояла в белом платье около идеальной поверхности голубого бассейна. Вид молоденькой американской девушки, имеющей все, — ни дать ни взять иллюстрация из «Лайф». И все-таки уже тогда, в 19 неполных лет, было в ее облике что-то обозначенное, будто история ее жизни уже была написана и вся оставшаяся жизнь — предрешена. Что же с ней было не так?

В первый раз я увидел Эллен ангелочком, словно сошедшим с восхитительной росписи итальянской церкви Возрождения. С золотыми кудрями и самым невинным личиком на земле. Личико осталось, вот разве появилась агрессивность — более агрессивной женщины я не встречал. Она могла увлечь любого мужчину. И уже увлекала, невинно глядя в глаза простым, как мир, взглядом.

Эллен была талисманом нашей семьи. После четырех лет совместной жизни мы с Флоренс решили, что ребенок — это то, что предотвратит от разрыва. Мы удочерили Эллен и по пути домой сразу начали баловать ее. К девяти месяцам Эллен поняла, что стоит ей разреветься, и она будет иметь все, что пожелает. К трем годам она выглядела все тем же ангелочком, но вдобавок обладала диктаторской властью. Мы не понимали, насколько преуспели в потакании ее капризам, пока не заметили, что некоторые из наших друзей относятся к ней с меньшей степенью затмившего все на свете обожания. Флоренс помчалась к доктору Лейбману. Но Эллен и на дух не выносила тех, кто полностью ей не подчинялся. Кто бы ни был доктор Лейбман, он, разумеется, был не из тех, кто подчиняется. Он сказал, что у ребенка определенные проблемы и надо назначить курс лечения, иначе он бессилен. Эллен не стала лечиться.

Я осознавал, что ответственность за дочь лежит в большой степени и на мне. Но по-настоящему не озаботился. Флоренс — тоже. Потому что талисман работал — мы остались вместе.

Когда я вошел в дом, Флоренс и Сильвия чуть не подпрыгнули от удивления. Впечатление было такое, будто они что-то замышляли.