Сделка - [40]

— Кто это? — спросил я. Она не ответила. Я понял, кто это.

Меня больше не существовало. Все закончилось.

На следующее утро я улетел обратно в Лос-Анджелес.

Ее последние слова: «По-моему, вся правда в том, что ты, Эдди, не можешь выбраться из своего круга. Ты слишком долго в нем вращался».

И я ничего не сказал.

«Будь другом, Эдди, если это и есть вся правда, то так и скажи. И не моя вина, что все так вышло».

— Да, — сказал я. — Слишком долго вращался.

Она поцеловала меня в горящие щеки, и мы расстались.

Прямо из аэропорта я направился в «Вильямс и Мак-Элрой», где объяснил, что с лицом: меня пытались ограбить в Нью-Йорке. Люди качали головами, там невозможно жить, говорили они.

Я разобрал накопившуюся почту. В деле с «Зефиром» возник ряд проблем. Я урегулировал их. Они поблагодарили меня.

Потом я сказал Флоренс, чтобы она не удивлялась состоянию моего лица, — попытка ограбления. Она встретила меня, напоила, накормила любимыми блюдами, поставила любимые пластинки: квартет Си-мажор Шуберта и квинтет Франка. Я заснул, совершенно умиротворенный, под звуки божественной музыки. Даже удивительно, как моя побитая физиономия разрешила все трудности.

Я проснулся глубокой ночью и решил для себя, что отныне буду держать того зверя, который заставлял меня бегать всю жизнь от девчонки к девчонке, в узде. Мне было противно ощущать себя в его власти. Если это просто секс, в чем я сомневаюсь, так много мне больше не нужно — возраст. Я поклялся убить его. Я решил стать хорошим мужем.

И первое, что сделал, — убедил Флоренс в том, что мои намерения действительны и настоящи. Самый быстрый путь убеждения, моментально рассчитанный, заключался в принятии ее предложения о докторе Лейбмане. Я два раза переговорил с ним.

Наверно, испытательный тест прошел успешно, потому что тот порекомендовал меня моей жене. По его оценке, я был полон самого искреннего желания попытаться стать примерным мужем и честным человеком.

О чем он не догадывался, и то, что я выяснил лишь спустя одиннадцать месяцев, было в действительности то самое «слишком долгое вращение». Или, как говорят турки, «слишком много было рассказано». Но я старался, как мог. Оставалось одиннадцать месяцев до аварии. Эти месяцы я лез вон из кожи.

Глава пятая

Наступило время Крепости. Мы с Флоренс строили ее вместе. Или, вернее, она уже возвела стены и пригласила меня вовнутрь, а закончили мы ее вдвоем. Мы жили в ней одиннадцать месяцев. Флоренс заставила меня согласиться с существованием Крепости, даже найти в ней привлекательные черты. По-своему Крепость наша была совершенным произведением.

Флоренс заложила первый кирпичик в ее основание тем самым вечером. Обработка руками наемника Чета Колье была профессиональным делом: она изменила мою внешность. Я не то чтобы подурнел, я стал по-иному выглядеть. Особенно это касалось глаз. Они сжались, выглядывая из припухлостей, как выглядывает зверушка из глубокой пещеры. В них читались опаска и забитость.

Флоренс среагировала на мои глаза. Она окружила меня такой заботой, что я впервые в жизни понял ценность обладания своим домом. Мне уже было 44, и, разумеется, вы можете предположить, что мне и должен был когда-нибудь понравиться мой дом. О родительском доме я думал лишь в одном аспекте — как бы из него улизнуть. После первого года совместной жизни с Флоренс я начал рассуждать о домах, в которых жил с ней, примерно в таком же духе. Каждое утро я сбегал из дома.

Но с того дня Флоренс сделала так, что я просто наслаждался жизнью, чего раньше терпеть не мог. «Не заслуживаю этого», — говорил я. «Дело не в чьих-либо заслугах, — отвечала она. — У нас был смехотворный шанс, дорогой, и мне просто приятно, что ты вернулся и что ты невредим; мы могли потерять тебя».

Несколько дней спустя, когда прежнее состояние вновь начало посещать меня, она объяснила, что из себя, по ее мнению, должна представлять Крепость:

— Дорогой, мы действительно тронулись в путь, имея в виду нечто другое. Мы думали, что работа в агентстве будет средством к чему-то еще. Вместо этого оно обернулось самоцелью, не так ли?

Я вздохнул.

— И мы разочаровались, правда? Да, так оно и есть. От этого никуда не уйти. Я помню тот день, когда тебя избрали поэтом курса, после четырех лет, в течение которых никто, кроме меня, вообще не имел понятия, что ты существуешь. Я помню, как ты стоял в зале перед всем колледжем и читал свои стихи. Я не слышала слов, потому что во все глаза смотрела на твое лицо, озаренное Богом. В тот день для тебя не было невозможного. А сейчас — как чья-то неудачная шутка, как фарс. Использовать такой талант и такую подготовку, как у тебя, на рекламу сигарет?! Понимаю, тебе больно слушать. Но именно сейчас, первый и последний раз, скажу тебе всю правду!

Я, полагаю, весь съежился в ожидании удара, потому что она рассмеялась и поцеловала меня.

— Дорогой, — сказала она, — это не так уж страшно. Но сначала вопрос. Разве жизнь может быть другой? А, Эв? Скажи!

— Может, наверно.

— Никто из людей никогда не воплощает задуманное в жизнь. Или кто-то все-таки сумел?

— Никто, наверно.

— Если ты не доволен всем каждый день, то со мной все в порядке. Ну, если, конечно, ты не винишь во всем меня одну. Не делай козла отпущения…