Сципион. Том 1 - [273]

Шрифт
Интервал

Он сел на земляной бугорок, опять посмотрел вверх и тихо рассмеялся. Ему вспомнилось, как потел в сиракузской бане, но не от жара, а от умственного напряжения грек Архимед, рисуя на горячем песке геометрические фигуры, и как он воскликнул: «Эврика!», когда линии и мысли сошлись должным образом в одной точке. «Эврика», — медленно повторил Публий и вдруг категорично, но на удивление спокойно еще раз произнес: «Эврика».

Сципион решил свою задачу, причем не только угадал идею Ганнибала, но сразу же придумал ответные действия, и нашел он этот ответ в геометрическом рисунке, который в его воображении начертала рука Архимеда.

Публий послал дежурных ликторов за легатами, вызывая тех на срочное совещание, а сам взял карту пунийской страны, составленную по его специальному заказу сиракузскими географами, и принялся рисовать на ней различные треугольники.

Когда в шатер полководца сосредоточенно вошли приглашенные офицеры, они оторопели при виде императора, который любовно выводил какие-то узоры, уподобившись ребенку или помешанному. Публий поднял к ним смущенное лицо и сказал:

— Друзья, меня посетила блестящая идея, но при этом вышел конфуз… Я только сейчас осознал, какова моя глупость. Да вы садитесь. Я приветствую вас, правда, с некоторым опозданием — это вторая моя ошибка.

— Так вот, друзья, ответьте мне, что делал Архимед, когда издал крылатый клич «Эврика»?

— Ты рехнулся, мой великий Публий! — воскликнул Луций Сципион. — Говорить о греках в такое время!

— Этот механик барахтался в бассейне, — несколько сердито прогнусавил Минуций Терм.

— Он нашел, то есть, по-нашему, открыл закон гидростатики, — сказал Лелий и с любопытством воззрился на Публия.

— Вот именно, умница — Гай, — со смехом подтвердил Сципион. — А мне взбрело на ум, будто он при этом решал геометрическую задачу! Представляете, какой позор! Я каюсь перед вами, только прошу вас, никому не рассказывать о моей оплошности, особенно — Ганнибалу. Да, особенно — Ганнибалу, пусть он узнает о ней тогда, когда ему уже будет не до смеха, ибо рисуночек, который изобразил мне Архимед, касается нашего Пунийца.

— Так бы сразу и говорил, — буркнул Луций Сципион, — а то дурачишься, как младенец.

— Да нет же, Луций, друзья, я в самом деле ошибся с Архимедом и сгорел бы от стыда, не будь у меня оправдания в виде вот этой картинки. Подойдите сюда и взгляните.

Легаты склонились над картой, а Сципион начал объяснение, иллюстрируя рассказ движеньями стиля над папирусом.

— Пуниец идет вот так, — показывая линии треугольников, говорил он, а мы сейчас здесь. Вот наш зимний лагерь, Карфаген, Гадрумет, это — Нумидия. Да, Нумидия… Вначале я думал, что Ганнибал старается обойти нас, желая проникнуть к Утике. Но, по моему разумению, там он не сможет причинить нам сколько-нибудь заметного вреда, потому я стал склоняться к мнению, что он зарится на Нумидию. Однако вести войну в дружественной нам стране — безумие, когда в распоряжении противника есть лучшие варианты. И все же разгадка — в Нумидии. Пуниец, во-первых, хочет завести, нас чуть ли не в пустыню, дабы лишить возможности отступления, а во-вторых, намеревается встать между нами и Нумидией, отсечь от нас Масиниссу и прочие резервы, чтобы поочередно разделаться и с нами, и с нашим африканским другом. Он точно взвесил соотношение сил и знает, что без нумидийцев мы существенно уступаем ему но зато с конницей Масиниссы — качественно превосходим его. Каков хитрец, а! С таким интересно посостязаться!

— Как, разве вы не рады достойному сопернику? — перебил Публий сам себя, удивляясь сумрачно напряженным лицам товарищей.

— Я лично, предпочитаю радоваться днем, а ночью — спать, — возразил Луций.

— Так порадуйся тем спокойным ночам, которые дарует нам победа, ведь именно сегодня она впервые улыбнулась нам, хотя пока еще и издалека, — урезонил брата Публий и продолжил рассказ о Ганнибале:

— Итак, вначале Пуниец пытался отнять у нас Нумидию, посеяв и взрастив там заговоры, но, когда эта затея в целом провалилась, надумал хитрым стратегическим ходом и нас лишить ее поддержки. Причем, обратите внимание: он рассчитал маршрут так, чтобы перекрыть нам связь с союзниками в самый последний момент, стремясь до той поры скрывать свои планы. Я даже подозреваю, что переходом в Гадрумет он сознательно спровоцировал наше выступление против Карфагена, желая вынудить нас потерять время, и за счет этого получить фору в расстоянии. Тут идет тонкая игра: и им, и нам нужно торопиться, но так, чтобы соперник не заподозрил недоброе и не спохватился прежде, чем настанет роковой час. Масинисса уже идет навстречу нам, но я подготовил ему приказ несколько удлинить путь и уклониться к югу, причем я точно вычислил точку его встречи с нами. Мы же тоже должны поманеврировать, чтобы запутать Пунийца. Но, как видите из схемы, мы будем двигаться по катету, естественно, с учетом особенностей рельефа, а карфагенянин — по гипотенузе, или, скажем вернее, по отрезку параллельному ей. Ганнибал этого не поймет, так как не знает выбранную нами точку объединения войск. Так что у нас преимущество, хотя, конечно, все это дело будет проходить на риске и зубовном скрежете.


Еще от автора Юрий Иванович Тубольцев
Тиберий

Социально-исторический роман "Тиберий" дополняет дилогию романов "Сципион" и "Катон" о расцвете, упадке и перерождении римского общества в свой социально-нравственный антипод.В книге "Тиберий" показана моральная атмосфера эпохи становления и закрепления римской монархии, названной впоследствии империей. Империя возникла из огня и крови многолетних гражданских войн. Ее основатель Август предложил обессиленному обществу компромисс, "втиснув" монархию в рамки республиканских форм правления. Для примирения римского сознания, воспитанного республикой, с уже "неримской" действительностью, он возвел лицемерие в главный идеологический принцип.


Катон

Главным героем дилогии социально-исторических романов "Сципион" и "Катон" выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.Во второй книге рассказывается о развале Республики и через историю болезни великой цивилизации раскрывается анатомия общества. Гибель Римского государства показана в отражении судьбы "Последнего республиканца" Катона Младшего, драма которого стала выражением противоречий общества.


Сципион. Том 2

Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.


Рекомендуем почитать
Гуманная педагогика

«Стать советским писателем или умереть? Не торопись. Если в горящих лесах Перми не умер, если на выметенном ветрами стеклянном льду Байкала не замерз, если выжил в бесконечном пыльном Китае, принимай все как должно. Придет время, твою мать, и вселенский коммунизм, как зеленые ветви, тепло обовьет сердца всех людей, всю нашу Северную страну, всю нашу планету. Огромное теплое чудесное дерево, живое — на зависть».


Письма Старка Монро, Дуэт со случайным хором, За городом, Вокруг красной лампы, Романтические рассказы, Мистические рассказы

Артур Конан Дойл (1859–1930) — всемирно известный английский писатель, один из создателей детективного жанра, автор знаменитых повестей и рассказов о Шерлоке Холмсе.  В двенадцатый том Собрания сочинений вошли произведения: «Письма Старка Монро», «Дуэт со случайным хором», «За городом», «Вокруг красной лампы» и циклы «Романтические рассказы» и «Мистические рассказы». В этом томе Конан Дойл, известный нам ранее как фантаст, мистик, исторический романист, выступает в роли автора романтических, житейских историй о любви, дружбе, ревности, измене, как романтик с тонкой, ранимой душой.


Продам свой череп

Повесть приморского литератора Владимира Щербака, написанная на основе реальных событий, посвящена тинейджерам начала XX века. С её героями случается множество приключений - весёлых, грустных, порою трагикомических. Ещё бы: ведь действие повести происходит в экзотическом Приморском крае, к тому же на Русском острове, во время гражданской войны. Мальчишки и девчонки, гимназисты, начитавшиеся сказок и мифов, живут в выдуманном мире, который причудливым образом переплетается с реальным. Неожиданный финал повести напоминает о вещих центуриях Мишеля Нострадамуса.


Странник между двумя мирами

Эта книга — автобиографическое повествование о дружбе двух молодых людей — добровольцев времен Первой мировой войны, — с ее радостью и неизбежным страданием. Поэзия и проза, война и мирная жизнь, вдохновляющее единство и мучительное одиночество, солнечная весна и безотрадная осень, быстротечная яркая жизнь и жадная смерть — между этими мирами странствует автор вместе со своим другом, и это путешествие не закончится никогда, пока есть люди, небезразличные к понятиям «честь», «отечество» и «вера».


Заложники

Одна из повестей («Заложники»), вошедшая в новую книгу литовского прозаика Альгирдаса Поцюса, — историческая. В ней воссоздаются события конца XIV — начала XV веков, когда Западная Литва оказалась во власти ордена крестоносцев. В двух других повестях и рассказах осмысливаются проблемы послевоенной Литвы, сложной, неспокойной, а также литовской деревни 70-х годов.


Миллион

Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.