Сципион Африканский - [22]

Газдрубал, истинный сын Барки и брат Ганнибала, мгновенно оценил ситуацию. Самих римлян было мало, основу войска составляли кельтиберы. С помощью золота он быстро убедил их бросить своих союзников. Римляне пришли в ужас, увидев, что варвары уходят. Ни мольбы, ни угрозы не могли их удержать. Гней понял, что положение его отчаянное. Соединиться с братом он уже не мог. Оставалось одно — отступить и по мере сил уклоняться от битвы. Тогда оставалась надежда, что Публий, разбив врага, подоспеет ему на выручку. И вот Гней отступал, а пунийцы следовали за ним по пятам.

Публий выступил в самом радужном настроении. Он не сомневался в победе. Но не успел он дойти до лагеря врагов, как на него налетел Масинисса с нумидийской конницей. Никогда еще не встречался Сципион с таким настойчивым, дерзким и коварным врагом. Масинисса не оставлял римлян в покое ни на минуту. Стоило им выйти из лагеря за водой, провизией или дровами, и нумидиец набрасывался на них, как какой-то вездесущий дух. Не раз он врывался в самый лагерь — вещь неслыханная! — наводя на римлян черный ужас. Теперь они дрожали и днем и ночью. Сципион совершенно потерял голову. Этим только можно объяснить тот безумный шаг, на который он в конце концов решился. Узнав, что на него движется испанский царек Андобала, Публий ночью тайно от Масиниссы вышел из лагеря, чтобы встретиться с ним и разбить прежде, чем тот успеет соединиться с нумидийцами. Глухой ночью римляне схватились с врагом. Они уже стали одолевать, как вдруг раздался торжествующий вопль — на них летел этот демон Масинисса. Он давно их выследил и все время неслышно шел за ними. Не успели римляне опомниться, как появился третий враг — карфагеняне. Участь Сципионова войска была решена. Полководец, пытавшийся его собрать, был насквозь пронзен копьем и замертво упал с коня. Масинисса и нумидийцы издали крики буйной радости. Римляне обратились в беспорядочное бегство. Спастись удалось лишь немногим. Так было с Публием.

Гней меж тем все отступал, надеясь на брата. Но вот он увидел, как к Газдрубалу присоединились остальные пунийцы. Теперь сомнений не было — Публий мертв. В отчаянии Гней прибег к столь же безумному средству, как и его брат. Ночью римское войско бежало из лагеря. Утром враги обнаружили исчезновение римлян и устремились за ними. Впереди несся неутомимый Масинисса. Он летел по следу, как гончая. Вскоре он настиг беглецов. Гнею ничего не оставалось, как разбить лагерь на первом попавшемся месте. Но земля была тверда, как камень. Нельзя было ни вырыть рва, ни насыпать вала. Смертельный страх подсказал выход. Римляне свалили в кучу тюки, седла, мешки и соорудили некое подобие стены. В первую минуту враги остановились. Они привыкли с почтением относиться к римскому лагерю. Но в следующее мгновение они поняли, что перед ними игрушечная крепость. В один миг они разметали преграду. Часть римлян была тотчас перебита, остальные успели бежать. Сам полководец был убит.

Так в несколько дней погибли оба Сципиона, которые столько лет побеждали в Иберии (Liv., XXV, 32–36). Жалкие остатки их армии собраны были опытным офицером Люцием Марцием. Это казалось таким чудом, что его сочли существом сверхъестественной природы. В Испанию срочно был послан претор Нерон (211 г. до н. э.). Сначала счастье ему улыбнулось, но очень скоро он потерял все. Теперь римляне удерживали только узкую полоску у подошвы Пиренеев (Арр. Hiber., 17). Иберия была для них потеряна.

Потеря Испании вызвала у римлян страх и мучительную тревогу. Гамилькар недаром рассчитывал на Испанию, как на плацдарм для войны. В стране были неистощимые запасы золота и людей, и, по замыслам Ганнибала, войска, деньги и боеприпасы должны были непрерывно идти к нему из-за Альп. Вот почему необходимо было во что бы то ни стало отрезать Иберию от Италии. Теперь же путь в Италию открыт, все погибло. Само слово «Иберия» приводило римлян в отчаяние: всякая победа здесь была эфемерной, все успехи призрачными. Римляне строили на песке, они снова вернулись к тому дню (218 г. до н. э.), когда впервые высадились в этой роковой стране. Они прониклись суеверным убеждением, что эта земля проклятая и зловещая для римлян.

Таковы были настроения, когда собрано было собрание, чтобы выбрать полководца для войны в Испании. «Но никто не вызвался, и всех охватил ужас, угрюмое молчание нависло над собранием. И тут на середину вышел Корнелий Сципион, сын убитого в Иберии Публия Корнелия, совсем еще юный (ему было 24 года), но считавшийся человеком разумным и благородным. Он произнес торжественную речь об отце и дяде и в заключение сказал, что он, на которого обрушилось это горе, станет достойным мстителем за отца, дядю и родину. И как бы охваченный богом, он заговорил стремительно и бурно. Он сказал, что завоюет не только Иберию, но Африку и Карфаген» (Арр. Hiber., 68–69). В едином порыве народ тут же избрал его полководцем. Но отцы испугались их опрометчивого выбора. Разве можно было доверять столь сложную войну мальчишке, ни разу не командовавшему армией. Они называли его слова юношески дерзкой похвальбой (