Сципион Африканский - [19]
Во время одного грозного бедствия царь Нума взмолился к богам, воздев руки к небу. И вдруг с небес в его руки упал какой-то странной формы щит, и чудесный голос возвестил, что Рим будет невредим, пока цел божественный щит. Тогда царь по совету нимфы Эгерии и муз сделал одиннадцать медных щитов, совершенно подобных небесному, дабы ни один вор не мог узнать настоящего, и поручил их заботе двенадцати жрецов-салиев (Plut., ibid.). Праздник салиев длился весь март месяц>{12} и состоял из великолепной пляски. Она производила сильное впечатление на окружающих. Лукиан с восхищением говорит о «торжественном и священном танце, который знатнейшие из римлян исполняют в честь воинственного бога Марса» (Περι δρχ., 20). «Вся пляска состоит из прыжков, и главное в ней — движения ног; танцоры выполняют изящные вращения, быстрые и частые повороты, обнаруживая столько же легкости, сколько силы», — сообщает другой грек (Plut. Num., 13). Проплясав весь день с восхода до заката, салии с наступлением тьмы пировали. Буйное неистовство пляски этих знатных юношей и их роскошные пиры вошли в Риме в поговорку.[31]
Повторяю, не было ничего удивительного, что такой знатный юноша, как Публий, был известен всему Риму. Кроме того, он жил так, что привлекал всеобщее внимание, возбуждал тысячи толков и слухов, так что одни произносили его имя с восхищением, другие почти что с ненавистью. С тех пор, как Публий и Гней Сципионы, отец и дядя нашего героя, уехали в Иберию, их семьи совершенно осиротели. У них не было ни опекунов, ни покровителей. Это ясно из одного случая. Гней попросил у сената разрешения ненадолго вернуться в Рим, чтобы выдать замуж дочь, так как иначе, лишенная друзей и близких, она останется старой девой. Сенат не позволил этого, но обещал заменить пока девушке отца — выдать ее замуж и дать приданое (Val. Max, IV, 4, 10). Вот какими одинокими и беспомощными чувствовали себя семьи обоих Сципионов.
Поэтому и жизнь Публия складывалась не так, как у его сверстников. С восемнадцати лет он чувствовал себя главой семьи и с этого времени до самого конца нежно опекал своего младшего брата Люция и всюду возил его с собой. Сам же Публий был полностью предоставлен самому себе. Его сверстники, по выражению Плавта, шагу боялись ступить без наставника (Bacch., 420–421). Отцы вводили их в сенат, отцы брали их в свою палатку на войне, отцы говорили им, какой магистратуры добиваться, когда и на ком жениться. А Публий все решал сам. Он был волен, как ветер.
Свобода вскоре дала себя чувствовать. Сципион приобрел славу отчаянного повесы. Надо сказать, что жизнь в Риме в то время была чопорной и суровой. Римляне были настоящие рабы этикета и светских приличий. И никакие английские лорды не могли быть так надменны и благопристойны. Малейшее нарушение «декорума» вызывало у римлян старого поколения глубокое возмущение. Так, по улице полагалось двигаться чинно и неторопливо, в тоге, спадающей величественными складками, причем она не должна была быть ни слишком широкой, ни чересчур узкой. Волосы полагалось коротко остригать, а на ногах носить определенного цвета башмаки. Нарушение этих правил казалось не просто неприличием, это почти граничило с преступлением. Появление Верреса на улице в необычной одежде и обуви Цицерон ставит на одну доску со страшнейшими грабежами и убийствами (Verr., V, 137). Ясно, что не только внешность, но и все поведение гражданина должно было отвечать идеалам благопристойности. За неумеренные траты, поздние пирушки и пристрастие к любовным приключениям римляне отвечали перед цензором. И когда этот страж общественных нравов возвращался домой, граждане тушили свет, дабы он не подумал, что они проводят время за вином и веселыми беседами (Plut. Ti. Gracch., 14).
Что же должны были отцы города думать о юноше, который открыто пренебрегал всеми приличиями? Публий Сципион приобрел в Риме славу какого-то принца Гарри, героя веселых любовных приключений и беспутного расточителя. Он был необыкновенно хорош собой (Liv., XXVIII, 35).>{13} «Самыми красивыми и привлекательными, — сообщает Элиан, — были, говорят, среди греков Алкивиад, а у римлян Сципион» (Var., XII, 14). Вопреки всем обычаям он носил длинные кудри, которые ему очень шли и резко отличали его от других римлян (Liv., XXVIII, 35). Он был законодателем мод среди молодежи. Подражая ему, юноши стали носить перстни с геммами на греческий лад (Plin. N.H., XXXVII, 85). Он всегда любил веселье и вел себя, по словам одного современника, «как устроитель празднества» (Plut. Cat. mai., 3), был необыкновенно щедр (Polyb., X, 5, 6) и широко сорил деньгами (Plut. ibid.). Даже друзья не могли не сознаться, что он, пожалуй, чересчур влюбчив.[32] Дошло до того, что Гней Невий, ядовитый и дерзкий поэт, сочинил о нем веселые стишки — вещь в Риме неслыханная! Публий представлен у него ветреным повесой, вроде легкомысленных героев греческих комедий. Между прочим, там говорилось, что, хотя он и герой и подвиги его у всех на устах, «отец в одном плаще вывел его от подружки» (
