Считаные дни - [38]

Женщина за кассой улыбнулась ему, открыто и вопросительно. Перед ней лежали коробки с сигаретами, она выкладывала пачки из коробок на полки, чтобы покупатели их сами брали.

— Добрый день! — женщина улыбнулась, хотя на руках у него были перчатки, а капюшон куртки надвинут низко на лицо. И, может, это было хуже всего — долгие секунды, когда она приветливо и выжидательно смотрела на него, потому что тогда еще не было слишком поздно, Иван мог бы попросить жвачку, коробочку снюса, расплатиться и уйти, и ничего в этом дне не осталось бы такого, на что они оба обратили бы внимание и запомнили.

— Дождь уже закончился? — спросила женщина и, сощурившись, выглянула в окно, в темноту на улице.

Бо сказал, что вечером в воскресенье здесь нет движения, полная касса и никого.

— Нам бы уже не помешала хорошая погода, — продолжила женщина и перевела взгляд на него, а потом он увидел в ее лице разочарование — такой была ее первая реакция, когда он достал пистолет. Разочарование оттого, что она встретила его с таким радушием и открытостью и вот что получила взамен.

Затем раздался крик. И к этому он тоже не был готов, к такому душераздирающему и неконтролируемому крику. Он протянул лист бумаги, буквы были крупные и разборчивые, но ей не требовалось письменного объяснения того, что происходит, она и не посмотрела на листок, ее взгляд был направлен на оружие. «Я ничего тебе не сделаю!» — закричал он. Бо сказал, ему следует молчать, не говорить ни слова, достаточно того, что написано на бумаге, — так сказал Бо. И все же Иван прокричал, но это ничего не изменило, ее крик заглушил его голос. «Я тебе ничего не сделаю, — повторил он, — просто гони деньги!» Но она не прекращала верещать, прижав руки к щекам, словно пыталась держаться за собственное лицо; она кричала громко и непрерывно, не отводя глаз, в которых отражался смертельный страх, от пистолета. «Да успокойся ты, — завопил Иван, — если хочешь знать, это всего лишь чертова игрушка!» Он захотел показать ей, но руки дернулись, все задрожало, что-то сухо щелкнуло, и женщина завалилась назад на полки. Она сползла на пол, и товар со стеллажей — пачки сигарет, рулоны бумажных полотенец, голубая подставка, куда были вдеты листы бумаги, — все посыпалось прямо на нее.

«Да тебя не задело! — вопил Иван. — Гляди сюда!» Он поднял пистолет, чтобы показать, что это вовсе не настоящий пистолет, а игрушечный. Почти такой же он очень хотел купить для Мариуса Бротена, когда тому исполнилось восемь. Но отец отказался. «Если есть что-то такое, чего не должно быть, — сказал тогда Драган Лескович, — так это бежавший от войны мальчишка, который ни с того ни с сего пришел с оружием на детский день рождения». — «Да это же вовсе не оружие, — пытался возразить Иван, — это же игрушка». — «Это оружие. — Отец был непоколебим, он снял с полки в магазине игрушек коробку с пластилином. — Вот это, — отрезал он, — вот это можешь подарить».

Большая красиво оформленная коробка, брусочки пластилина разных цветов, формочки разного размера и вида для того, чтобы ими вырезать всякие фигурки, штампы, чтобы делать отпечатки, — подарок стоил гораздо больше того, что было принято тратить на обычный детский день рождения, но, как добавил Драган Лескович: «Это чтобы ты не выглядел бедным эмигрантом, который ходит в гости, чтобы поесть на халяву и принести в подарок какую-нибудь дешевку».

Мариус вежливо поблагодарил. Но коробка с пластилином так и осталась лежать на столике для презентов; там были другие подарки, которые привлекли большее внимание именинника и его гостей: рогатка от Акселя, хлопушки от Уле Мартина, самурайский меч с блестящей рукояткой — общий подарок от Миккеля и Маттиса.

«Это просто игрушечный пистолет», — не унимался Иван. Он вертел перед ее лицом игрушкой, даже стянул с головы капюшон, просто чтобы заставить ее замолчать, но женщина продолжала кричать, все более хрипло и дико, а потом тело ее затряслось. А кто-то проехал мимо, кто-то, должно быть, проехал мимо, хотя Бо уверял, что в это время дня там никто не ездит; тело ее тряслось, она больше не кричала, только отрывисто булькала, и Иван подошел к ней. Адвокат сказал, что это будет даже смягчающим обстоятельством — что он оставался на месте и пытался помочь женщине до тех пор, пока не услышал сирены. Но Иван знал, что, когда женщина будет сама мысленно возвращаться к этому эпизоду, а она, вероятно, будет делать это каждый день, пока жива, не так уж много обстоятельств она сможет извинить, и меньше всего — его самого.

— Прошу прощения, — говорит медсестра, заходя в комнату и закрывая за собой дверь, — это заняло какое-то время, но теперь все готово.

Иван украдкой разглядывает ее, сходство уже не так бросается в глаза, но он не рискует изучать ее более пристально.

— Вот, возьмите, — она протягивает ему провод, на конце которого приделан выключатель. — Если почувствуете панику, нажимайте сюда.

— Если я почувствую панику?

— Да.

— Тогда я нажимаю сюда.

— Да.

— И что?

— Тогда вы выедете из аппарата, соберетесь немного, и мы начнем сначала.

— Но тогда вам придется задержаться?

Она улыбается, сходство снова становится явным; должно быть, что-то в ее глазах.