Считаные дни - [37]

«Мама никак не может успокоиться, — сказала Александра, — она проплакала целую ночь». Они сидели в светлом помещении, полицейский ерзал на стуле у стены и делал вид, что не следит за их беседой, смотрел в окно, снаружи слышался чей-то смех. Стены в камере внизу были выкрашены в мутный зеленый цвет, от которого Ивана тошнило. Каждый раз, когда он пытался прилечь на койку, казалось, будто она раскачивается под ним, и в темноте чудилось, что стены надвигаются на него, Ивану приходилось садиться на койке и слегка наклоняться вперед, чтобы восстановить дыхание.

Александра запустила руки в волосы, которые завитками спускались по спине.

— Мне больше нечего сказать, — произнесла она, — я правда не могу слов подобрать.

— Ты помнишь стены в бомбоубежище? — спросил Иван. Александра взглянула на него, оставив вопрос без ответа. — Они же светло-зеленые были, да?

— Тебе было два года, — заметила она.

— Да, а тебе было пять. Светло-зеленые стены, по которым стекали капли воды; ты что, не помнишь?

— Прекрати, черт тебя побери, — не сдержалась Александра.

— Прекратить?

— Прекрати винить во всем войну. Война — отвратительное оправдание, ты что, не слышишь, как пафосно это звучит?

— Я не оправдываюсь, — сказал Иван.

— Оправдываешься, вот именно это ты и делаешь, это в твоем духе.

— Нет, — возразил Иван, потому что это была неправда и он не был таким, но Александра склонилась вперед на стуле и бросила ему в лицо:

— Это невыносимо. Иван, повзрослей уже!

Он всегда завидовал всем ее словам, ее убеждениям, абсолютной уверенности в ответах и полному отсутствию сомнений. Александра снова провела рукой по волосам. В глаза бросилось кольцо на ее пальце. Через пару месяцев у нее будет кольцо еще лучше, фамилию она поменяет на Сулвик. Иван видел, как она показывала матери фотографию обручального кольца, которое они выбрали с Йоном Сверре. Белое золото — так она сказала матери, — с бриллиантом в форме сердца. А мать ответила проникновенно: «Я так за тебя рада!»

Александра выпрямила спину и быстро взглянула на часы. Когда они были маленькими, ему разрешали, если было страшно, забираться к ней в кровать. Как-то раз еще в школе один мальчик, старше Ивана на год, назвал его «чертовым эмигрантом» и попытался смыть его шапку в унитаз, и на следующий день Александра этого парня вычислила и стукнула так, что у него из носа пошла кровь. Вечером отец того мальчика позвонил к ним домой и рассказал обо всем, грозился заявить в полицию. Мама заплакала, а Драган вышел из себя: «Ты что, совсем спятила, девчонка, — кричал он, — ты что, думаешь, что насилием можно что-то решить?» Он схватил тарелку и грохнул ее об пол так, что та разлетелась на кусочки, но Александра стояла невозмутимо, широко расставив ноги посреди комнаты. «Он обидел моего брата», — отчеканила она. Иван стоял на лестнице, видел, как в темных глазах сестры сверкали гордость и упрямство, и не мог сдержать слез, потому что таким уж он уродился — мальчиком, который всегда плакал.

Сидящий позади них полицейский посмотрел на часы. Иван быстро произнес:

— Они отправят меня в предварительное заключение в Вестланн.

Александра схватила свою сумку.

— Счастливого пути, — бросила она, — пришлю тебе фотографию со свадьбы.

Сестра вскочила и перебросила сумку через плечо. Волосы, длинные и густые, струились по спине, те самые волосы, перед которыми не смог устоять Йон Сверре и которые он упомянул в своей речи на обеде в честь их помолвки: «Твои мягкие волосы и острый ум».

— Ты же знаешь, что никогда не сможешь убежать от своего имени, — сказал Иван.

Александра обернулась.

— Какого черта ты имеешь в виду?

Полицейский позади них кашлянул.

— Я считаю, что время вышло, — произнес он и поднялся.

По коридору перед дверью проходит кто-то в белом халате. Редкие волосы на затылке, он весело насвистывает, глядя в бумаги, которые держит в руке, потом исчезает. Иван смотрит на дверь. Может, ему теперь встать и уйти? Остановит ли его кто-то, если он покинет кабинет, пройдет по коридору и выйдет из больницы, — и что потом? Он поворачивается и смотрит на гигантское окно. Медсестра протягивает руку к экрану компьютера, что-то показывает и объясняет. Потом она выпрямляется, опускает руки на поясницу и смотрит прямо на него, и вот теперь он понимает, кого именно она ему напомнила.

Женщину на заправке. Та же улыбка, когда он вошел. Иван не сомневался, что это будет мужчина — маленький толстячок, мужик средних лет или, может, юноша — долговязый, неуклюжий и прыщавый. Парню было бы проще все это пережить; возможно, даже потом он бы хвастался, что его ограбили, так, словно с ним каждый день такое происходит. Иван представлял это так отчетливо, он, конечно же, был готов к страху, но казалось, что, несмотря ни на что, его можно будет подчинить, сделать послушным. «Люди понимают, когда дело серьезное, — сказал ему Бо. — Ты можешь направить на них пластмассовую вилку, и они отдадут тебе все, что пожелаешь». Иван думал о нем, думал о самом себе. «Ты же не из тех, кто может струсить? Не из тех, кто сдаст?» — спросил Бо. А Иван ответил: «Нет, нет, положитесь на меня!»