Schirwindt, стёртый с лица земли - [2]

Но вот чертова ручка в руке — и пути к от­ступлению нет.

Вообще сегодня «мемуаристика» вытесня­ет с книжных полок Свифта, Гоголя и Козьму Пруткова, а сонмище графоманов, пользуясь безнадзорностью и безнаказанностью, придумывают «документальные» небылицы, забывая подчас, что еще есть несколько живых свиде­телей описываемых ими событий.

Литературные воспоминания делятся, как правило, на несколько категорий. Если автор грамотный — он пишет сам, а опытный редак­тор расставляет знаки препинания. Если автор малограмотный, он диктует свои фантазии на современную технику, а все тот же многостра­дальный редактор облекает это в форму про­зы, и говорун через некоторое время с удивле­нием узнает, что он писатель.

Заниматься не своим делом — эта страсть наших граждан особенно ярко выражена в тех случаях, когда «свое дело» тоже профессио­нально подозрительно.

И все-таки! Зачем-то мы родились, за­чем-то служим, зачем-то, наконец, живем. Мо­жет быть, кто-нибудь и сделает случайный вы­вод для себя из моих литературных потуг.

...Нужен проект города прошлого! Думал обратиться к своей архитектурной семье, но понял, что для их уровня строить мою био­графию слишком мелко. Решил строить как пойдет, а потом уже планировать. У нас так было всегда — зачем переучиваться?

Свое четверостишие повешу на городских вратах:

Молодым — везде у нас дорога,

Старикам — везде у нас почет.

Я старик, стоящий у порога

Жизни, что закрыта на учет.

Конечно, если бы мои город и фамилия сразу были бы Кутузов — наши судьбы, очевидно, сложились бы иначе.

Я много думал об облегченном варианте моей фамилии. Когда был молодым (а это было так давно, что уже — неправда) и рабо­тал в «Ленкоме», мы с шефскими концертами ездили по стройкам, воинским частям, даже колхозам. В актерской бригаде был замеча­тельный артист — Аркадий Вовси (племянник знаменитого в свое время академика Вовси, пострадавшего из-за памятного «дела вра­чей»). И вот картина: мы отработали концерт, на сцену поднимается какой-нибудь замполит или председатель колхоза и начинает нас бла­годарить за прекрасное выступление. Вовси с его легкой руки превращается то в После, то в Прежде.

А со мной он справиться вообще не может, ибо не в силах осознать, что в фамилии могут быть три согласные подряд, и облегченно произносит — «Ширвинут». Еще встречались Ширвин, Шервал, Ширман и Шифрин. Име­лось даже штук пять неприличных вариан­тов моей фамилии, но о них не буду из скром­ности.

Мишка Державин всегда злорадно торже­ствовал. Но спустя много лет мы с ним были в военном госпитале под Ашхабадом, выступа­ли перед ребятами-афганцами. И там на боль­шой палатке типа клуба (она же — столовая) висела бумажка:

«У нас сегодня в гостях известные артисты Дарвин и Ровенглот».

Ну я Ровенглот — это понятно, но чтобы Мишка — Дарвин! Перебор!

В 56-м, когда я оканчивал училище, мне то­варищи популярно объяснили, что с моей фа­милией в искусстве делать нечего. И на сцене Театра эстрады я дебютировал как Александр Ветров. Потом опомнился и вернулся на круги своя. С тех пор так и живу — с тремя согласны­ми на конце.

Чем удобен и выгоден свой город? Все под рукой. Захотел окунуться в раннее детство и пройтись по Гоголевскому бульвару образца 1937 года — вот он. Гуляй — не хочу!

Кто-то врет, что помнит себя с пеленок. Я смутно помню себя шагающим по этому бульвару в детской группе с немецким укло­ном — где-то в 3—4 года, а потом, уже осмыс­леннее, — в 5-летнем возрасте на даче в Иль­инском. Обязательно проложу через свой город Казанскую железную дорогу — нет не всю, не до Казани, а только до дачи.

Кстати, к сведению нынешнего поколения, незадолго до войны на Казанской железной дороге, на всех платформах, продавалось са­мое вкусное в моей долгой жизни мороже­ное. Оно было только белое. Называлось оно «облизка». На перроне стоял большой бидон с мороженым, а в руках мороженщицы был аг­регат — круглая, как шайба, плошечка с ручкой-поршнем. Мальчика или девочку спрашивали: «Как тебя зовут?» Мальчик или девочка отвечали: «Шура». Мороженщица брала круг­лую вафельку, на которой было выпечено «Шура», располагала ее на дне плошки, затем замазывала ее мороженым и сверху клала вто­рую вафлю. Поршнем выдавливалось это со­оружение, и получалось колесо с двумя «Шу­рами». Все это лизалось и съедалось. Если у де­вочки или мальчика в тот период созревания имелась сердечная привязанность, то можно было одну вафлю заказать с Шурой, а другую, например, с Олей, отчего облизка станови­лась еще желаннее.

В первые дни войны на этой даче, помню, родители рыли наивные противобомбовые траншеи в саду. И хорошо помню нашу эва­куацию по той же Казанской железной дороге в город Чердынь Пермской области.

Сотрудники Чердынского краеведческого музея имени Пушкина нашли газету «Северная коммуна» за 14 августа 1941 года:

«...в связи с угрозой захвата Москвы в Чердынский район эвакуирована бригада Мос­ковской государственной филармонии в со­ставе лауреата Всесоюзного конкурса масте­ров художественного слова Д.Н. Журавлева... солистки Ленинградского государственного театра имени Кирова К.Н. Ардашевской (ба­лет), заслуженного артиста РСФСР, ордено­носца, балетмейстера Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова В.И. Вийнонена... солиста филармонии А.Г. Ширвиндта (скрипка) и директора Р.С. Ширвиндт».