Счет по-венециански - [30]

Брунетти удивило, что Паола привела такой пример: за годы их совместной жизни она редко упоминала о богатстве своих родителей, разве что в пылу политических споров ссылалась на их благополучие как на вопиющий пример социальной несправедливости.

Они переглянулись, но Брунетти так и не успел ничего сказать, поскольку Паола продолжила:

— Не знаю, покажется ли тебе этот пример более масштабным, но если бы я имела привычку говорить о тебе гадости, эта привычка тоже была бы злом.

— Так ты же только этим и занимаешься, — проговорил Брунетти, заставляя себя улыбнуться.

— Нет, Гвидо! Я могу говорить гадости тебе. Это совсем другое дело. А о тебе я никогда не позволю себе сказать ничего дурного.

— Потому что это бесчестно?

— Вот именно, — сказала она, улыбаясь.

— А говорить гадости мне в лицо, стало быть, не бесчестно?

— Конечно нет. Особенно если это чистая правда. Потому что это ведь остается между нами, Гвидо, и ни один посторонний ничего об этом не узнает.

Он протянул руку и взял бутылку с граппой.

— Знаешь, а мне все трудней проводить эту грань.

— Между чем и чем?

— Между преступлением и злом.

— А почему так происходит, как ты думаешь?

— Точно не знаю. Может, потому, что, как ты сказала, мы уже перестали верить в старые ценности, а новых пока не нашли.

Она кивнула, обдумывая его слова.

— Все старые правила больше не действуют, — продолжал он. — Все пятьдесят лет, с тех пор, как кончилась война, мы не слышали ничего, кроме лжи. Врали все: правительство, Церковь, политические партии, промышленники, бизнесмены, военные.

— А полиция?

— И полиция тоже лгала, — ответил он, ни на секунду не задумываясь.

— И несмотря на это, ты хочешь в ней служить?

Он пожал плечами и плеснул себе граппы. Она ждала ответа.

— Кто-то же должен попытаться, — выговорил он наконец.

Паола подалась вперед, приложила ладонь к щеке мужа и слегка развернула к себе его лицо.

— Гвидо, если я когда-нибудь снова затею лекцию на тему чести, стукни меня бутылкой, договорились?

Он повернул голову и чмокнул ее в ладонь.

— Только если разрешишь покупать пластиковые.

Часа через два, когда Брунетти сидел, зевая над «Тайной историей» Прокопия[19], раздался телефонный звонок.

— Брунетти слушает, — сказал он и взглянул на часы.

— Комиссар, это дежурный Алвизе. Он сказал, надо вам позвонить.

— Кто «он», Алвизе? — спросил Брунетти, выуживая из кармана старый билет на катер, чтобы использовать его в качестве закладки. Разговоры с Алвизе, как правило, оказывались либо долгими, либо страшно путаными. Либо и то и другое.

— Сержант, господин комиссар.

— Какой сержант, Алвизе? — Брунетти захлопнул книжку и отложил ее в сторону.

— Сержант Мышка.

Брунетти насторожился:

— А почему он попросил вас мне позвонить?

— Потому что он хочет с вами поговорить.

— Почему же в таком случае он не позвонил мне сам? Мое имя есть в любом телефонном справочнике.

— Потому что не мог, господин комиссар.

— А почему не мог?

— Потому что это против правил.

— Каких еще правил? — спросил Брунетти с уже нескрываемым раздражением.

— Да наших.

— Наших — это чьих?

— Ну как, наших, в квестуре. Я тут на ночном дежурстве.

— И что же там делает сержант Мышка?

— Он под арестом. Ребята из Местре его задержали, а потом выяснили, кто он такой, ну в смысле, кем служит. То есть служил. Что сержантом, в общем. И они тогда его сюда отправили, только сказали, чтобы он сам шел. Сюда позвонили, сказали, что отправили его к нам и что разрешили самому идти, без охраны.

— Выходит, сержант Мышка сам себя арестовал?

— Ну, как бы да. Я вот не знаю теперь, как оформлять-то его, чего писать в графу «фамилия офицера, осуществившего задержание».

На мгновение Брунетти отвел трубку от уха.

— За что его арестовали? — спросил он чуть погодя.

— За драку, комиссар.

— Где это произошло? — Ответ на этот вопрос был ему заранее известен.

— В Местре.

— С кем он подрался?

— С каким-то иностранцем.

— И где же сейчас этот иностранец?

— Скрылся. Они подрались, а потом иностранец убежал.

— Откуда вам известно, что это был иностранец?

— Мне сержант Мышка сказал. У него, говорит, акцент был.

— Если иностранец скрылся, кто же тогда подал жалобу на Мышку?

— Я так решил, что ребята из Местре потому его к нам и отправили. Думали, мы лучше знаем, что со всем этим делать.

— Это полицейские из Местре сказали вам, что нужно оформить бумаги об аресте?

— Да нет, господин комиссар, — выдавил из себя Алвизе после долгого молчания. — Они велели сержанту Мышке приехать сюда и написать отчет о случившемся. А у меня на столе только бланки для отчета о задержании, вот я и решил ими воспользоваться.

— Скажите, Алвизе, а почему вы не разрешили Мышке мне позвонить?

— Так он уже жене позвонил. Я-то знаю, по правилам задержанным всего один звонок разрешается.

— Это только в телешоу бывает, офицер, в американских. — Брунетти сдерживался из последних сил. — Где сейчас сержант Мышка?

— Он вышел. Сказал, что купит себе кофе.

— Пока вы будете отчет об аресте писать, да?

— Да, господин комиссар. Неудобно как-то было при нем это делать.

— Когда он вернется? Ведь он должен вернуться?

— Ну конечно, господин комиссар. Я ему так и велел. Ну, то есть я его попросил вернуться, и он мне обещал.