Счастливый брак - [44]

Будь обстоятельства не столь печальными, Энрике оценил бы иронию. Она заключалась в том, что родители Маргарет, едва смирившись с ее решением умереть, начали думать об организации похорон: рабби, синагога в Грейт-Неке, семейный участок на кладбище. Это была идеальная последняя битва между ее артистической, авантюрной натурой и их потребностью в порядке и предусмотрительности. Энрике сыграл свою роль послушного солдата в ее кампании по пассивному сопротивлению колониализму ее родителей, рассказав Маргарет об их планах, вместо того чтобы самому иметь с ними дело. Не успев договорить, Энрике пожалел, что перекладывает это на нее. Однако горькая правда заключалась в том, что без помощи Маргарет он не мог решить, как лучше организовать ее похороны. Она умирала, но он оставался ее правой рукой и рассчитывал на нее, как на Махатму Ганди, способного мирно избавить их от гнета двух восьмидесятилетних евреев из Грейт-Нека.

Когда он отчитался о предложениях ее отца, Маргарет вздрогнула, как от боли.

— О нет, — простонала она.

Энрике почувствовал себя бессердечным идиотом:

— Все, забудь об этом! — Он попытался свернуть разговор. — Мы как-нибудь все устроим…

— Нет, нет! — воскликнула Маргарет. — Я хочу это обсудить. Я не хочу, чтобы этот придурок из Грейт-Нека проводил мои похороны. Я хочу рабби Джеффа.

Она прониклась доверием к странноватому буддийско-реформистскому рабби, который в Шаббат и большие иудейские праздники вел службу в синагоге 1885 года в Нижнем Ист-Сайде. В остальные дни он проводил сеансы восточной медитации с пациентами, проходящими химиотерапию; причем Маргарет находила утешение и в его молитвах, и в медитации.

Энрике так и предполагал. Но когда он спросил, где она хочет быть похороненной, Маргарет, нахмурившись, сказала:

— Не знаю. Я должна это обдумать. Я не хочу лежать где-то в Джерси, куда ни ты, ни мальчики никогда не доберетесь. Но я должна подумать, где лучше. О’кей? Мне надо подумать.

В этом была вся Маргарет. Она непременно тщательно обдумывала все варианты: какой фасон туфель выбрать? достаточно ли тепло, чтобы поужинать в ресторане на открытом воздухе? что посмотреть — тупой американский фильм или французский арт-хаус? что надеть Энрике — синий блейзер или серый кашемировый свитер? пойти на новую выставку в Метрополитен или прилечь отдохнуть, а потом съездить за покупками в «Костко»? Иногда эти мучительные дилеммы кончались тем, что они оставались дома и либо читали, либо болтали. К удовольствию Энрике. Больше всего он дорожил временем, которое они проводили вдвоем, поэтому всегда был рад предложению провести вечер наедине с Маргарет. Принимать решения его жена ненавидела даже сильнее, чем планировать заранее. Рассматривать альтернативы — вот что ей нравилось. Если бы это было возможно, она с удовольствием откладывала бы любые решения на неопределенный срок.

Но ее похороны были событием не такого уж отдаленного будущего. Она попросила время на раздумье, и несколько из оставшихся бесценных дней уже прошли. Их было четырнадцать после того, как они встретились с доктором Ко и обсудили, как она будет умирать. Тринадцать — после того, как он начал внутривенное введение стероидов, чтобы у нее хватило сил выдержать неделю прощаний. Двенадцать — когда он составил расписание для всех друзей и родственников. Всего двенадцать дней, плюс-минус один-два, а Маргарет так и не ответила на вопрос, который, как он знал, ее родители тихо, но настойчиво зададут уже завтра. На следующий день Дороти, Леонард и их сыновья с женами должны были приехать проститься — первая встреча Коэнов в полном составе, не связанная с государственными или религиозными праздниками. Мать Маргарет уже дважды спрашивала его по телефону, что они решили насчет похорон. Он не смог ответить, и тогда Дороти вслух, будто обращаясь к кому-то третьему, сказала: ну конечно, откуда Энрике знать, что делать, он никогда этим не занимался — подразумевая, что необходимо их вмешательство. Маргарет и Энрике были загнаны в угол. Через двадцать четыре часа им предъявят ультиматум, а Маргарет до сих пор не сказала своему лейтенанту, какой альтернативный план он должен представить Дороти и Леонарду.

У Маргарет созрел ответ, когда в запасе оставалось семнадцать часов. Энрике поднимался по лестнице с кружкой кофе из «Дин энд Делука» — необходимой ему дозы кофеина.

— Пух, — позвала она, услышав его шаги: она делала так всегда с тех пор, как они въехали в этот дом после рождения Макса. Тронутый теплом ее интонации, Энрике не сразу откликнулся. — Это ты? — В ее голосе, хриплом из-за слез от химиотерапии, прозвучала обеспокоенность его молчанием. — Я хочу тебя кое о чем попросить, — сказала Маргарет, когда он появился на пороге.

Обнаженная, если не считать черных трусов, она старалась придвинуть к себе штатив с болтающимися на нем мешками с медикаментами. На ее изможденном теле не осталось живого места от уколов, вливаний, операций, торчащих в разные стороны катетеров. После четырнадцати месяцев химиотерапии кожа истончилась и сморщилась. Маргарет безуспешно пыталась надеть белую футболку. Энрике помог ей справиться с грудным катетером, продел в рукава пакеты с растворами, а затем — ее тонкие руки, натянул футболку, чтобы прикрыть все раны. В процессе этих сложных маневров Маргарет сказала: