Но эта мысль не шла у нее из головы до самого вечера. Может, достаточно будет просто поговорить с ним, чтобы окончательно выяснить отношения и все исправить. Но Наварр очень подозрительно относится к женщинам, и просто так говорить с ней он не станет. Нужно как-то его подтолкнуть.
Она приняла душ с ароматным мылом, а потом густо накрасила ресницы и губы. Когда она увидела на себе изысканное светло-зеленое белье, она чуть оробела. Да, живот у нее было видно, но это ведь его ребенок и, судя по всему, он ждет его появления на свет с нетерпением. Поверх белья она накинула черный шелковый плащ, надела сапоги и вышла из спальни.
В аэропорте Наварр, который как раз разговаривал с экономическим обозревателем о недавней покупке корпорации Сэма, с изумлением увидел вдруг ждущую его жену. Такое развитие событий стало для него полной неожиданностью. По правде говоря, он немного переживал за последний свой подарок. Боялся расстроить хрупкое равновесие, достигнутое в их союзе. Он в жизни не чувствовал себя так неуверенно в общении с женщиной. Он извинился перед журналистом, подошел к жене, и она тут же лучезарно ему улыбнулась. Какая же она красивая.
— Наварр, — сказала Тоуни и взяла его под руку.
— Мне нравится этот плащ, малышка, — пробормотал он и поймал себя на том, что и не думал, что плащ может быть таким сексуальным. Короткий, из-под него виднелась ее коленка и чуть-чуть бедро, а еще на ней были невероятно длинные узкие сапоги на высоких каблуках.
Она подняла на него лучистые голубые глаза:
— Я думала, тебе понравятся сапоги…
— Они мне нравятся, даже очень, — тяжело выдохнул Наварр, раздумывая, что у нее под плащом. Когда она садилась в лимузин, разрез сзади на плаще слегка распахнулся, и он замер, когда на сотую долю секунды увидел приоткрывшиеся светло-зеленые трусики у нее на круглых ягодицах.
В машине Тоуни, положив ногу на ногу, стала расспрашивать его о Лондоне. Но он глаз не мог оторвать от ее ног.
— Ты должна знать, что выглядишь просто сногсшибательно.
— Мне нравится это слышать, но ты давно уже ничего такого мне не говорил… и не смотрел так, — мягко сказала она.
— День нашей свадьбы должен был быть идеален, вместо этого все пошло наперекосяк, и виноват в этом я. Я не хотел ничего от тебя требовать. Не хотел рисковать. Боялся тебя оттолкнуть.
Тоуни вдруг взяла его за руку:
— Я никуда от тебя не денусь!
— Мне многие так говорили в детстве, а потом нарушали обещания, — сказал Наварр с потрясшей ее до глубины души искренностью.
— Ну ты же мог хотя бы… дотронуться до меня, — с трудом сказала Тоуни. — Я не против.
— Откуда мне было это знать?
Он поднял руку, чтобы погладить ее по скуле, и она уткнулась лицом в его ладонь:
— Теперь знаешь.
— Ты так не похожа на всех женщин, которых я встречал в жизни. Я не хотел все испортить, — хрипло признал Наварр, а Тоуни откинула голову назад, приглашая его к поцелую, и он откликнулся на это приглашение с такой жадностью, что она одобрительно застонала. Наварр выпрямился и улыбнулся. — Я не смею тебя касаться, пока мы не приедем домой. Я как динамит рядом с зажженной спичкой, — простонал он. — Слишком много времени прошло, я так завелся.
Тоуни усмехнулась, отведав этой новоприобретенной женской власти, и с любопытством спросила:
— Сколько времени прошло?
На лбу у него залегла складка.
— Ты знаешь сколько.
— Хочешь сказать… я была твоей самой последней любовницей? Когда мы были вместе тогда в Лондоне? И с тех пор никого больше не было? — изумилась Тоуни.
Наварр грустно усмехнулся:
— Меня всегда больше заботило качество, чем количество, дорогая. Я уже вышел из того возраста, когда с женщинами спят только из интереса.
Тоуни поняла, что он имеет в виду. Даже по завершении их скоротечного романа он не завел другую любовницу. Не встретил никого, кого по-настоящему бы захотел. Для Тоуни это было огромным комплиментом, ведь у него такой выбор. И если верить его словам, у него не могло быть даже случайного романа с Тией Кастелли. Может, он ее когда-то любил и сохранил в душе нежное отношение к ней?
Ее правда удивило его длительное воздержание. Тоуни встретилась с ним взглядом и поверила ему на этот счет на все сто процентов. Она испытала облегчение, а потом отчаянно разозлилась на себя за то, что не спросила его о Тии раньше. Она замкнулась в собственной гордости, будучи ужасно несчастной. Какая же она трусиха. Трудно, конечно, будет любить столь сдержанного и замкнутого человека, но надо ей научиться справляться и с этой стороной его натуры.
В огромной спальне, которую она привыкла занимать одна, она позволила ему расстегнуть на себе плащ. А потом он его распахнул и жарким взглядом окинул ее изгибы, едва прикрытые его подарком.
— Мне придется тоже начать что-то тебе покупать, — застенчиво сказала она, когда Наварр уложил ее на кровать и стал осторожно расстегивать ей сапоги.
— Нет, вот это и есть мой подарок, — выдохнул Наварр, зарылся лицом в ложбинку между ее грудями и провел рукой вверх по бедру к туго натянутому треугольнику материала у нее между ног.
От первого же его прикосновения все ее нервные окончания напряглись почти до боли. Ведь прошел не один месяц с тех пор, как они были вместе. На комплект белья, который помог им сблизиться, внимания они почти не обратили, а рубашку Наварра Тоуни вообще разорвала в порыве страсти. Она провела руками по его плоскому и твердому животу, а потом и еще ниже, к недвусмысленному свидетельству его возбуждения. Он резко втянул воздух в грудь и запротестовал, утверждая, что слишком возбужден, чтобы вынести ее прикосновение.
