Счастливые привидения - [98]
Будучи женщиной независимой, миссис Бодуин, все обдумав, твердо постановила не молодиться, не стараться быть трогательной или кокетливой. Она решила блюсти свое достоинство, потому что обожала производить достойное впечатление. Она была решительной женщиной. Ей нравилось быть решительной женщиной. Да она и привыкла быть решительной. Итак, выбор остался за решительностью.
Ее заинтересовал век, отличавшийся решительностью, восемнадцатый век Вольтера, Нинон де Ланкло, мадам Помпадур, мадам la Duchesse и месье le Marquis. Ей показалось, что она не совсем в стиле мадам Помпадур или мадам la Duchesse, зато уж наверняка в стиле месье le Marquis. И была права. С серебристо-белыми короткими волосами, гладко зачесанными назад с ясного лба и висков, но пышными сзади, с довольно полным розовым лицом и тонкими черными бровями, выщипанными в виде в двух полумесяцев, с аристократической горбинкой на носу и несколько выпуклыми надменными глазами, она идеально соответствовала женскому образу восемнадцатого столетия, причем первой его половины. А по-настоящему современной женщиной ее делало то, что она была скорее месье le Marquis, нежели мадам la Marquise.
Туалеты миссис Бодуин были превыше всяких похвал. Она предпочитала нежное сочетание серого и розового цветов, иногда серый был немного более темного, стального оттенка; а украшения подбирала из старинного нежного фарфора приглушенных цветов.
У нее всегда было в запасе две тысячи фунтов. Зато Вирджиния никак не могла вылезти из долгов. Но и фыркать на нее, в общем-то, не стоило. Она зарабатывала семьсот пятьдесят фунтов в год.
Вирджиния была на редкость умна и глупа одновременно. Она ничего не знала по-настоящему, потому что если и проявляла к чему-то интерес, то ненадолго, зато быстро все схватывала. Иностранные языки ей давались с поразительной легкостью, и за две недели она могла научиться бегло говорить на любом. Это очень помогало в работе. Ей ничего не стоило поболтать с руководителями экономической отрасли и таким образом дать им передышку во время официальных переговоров. Но по-настоящему Вирджиния не знала ни одного языка, даже своего родного. Запоминала она походя, почти машинально, толком не понимая, что, собственно, запоминает.
Но как раз за это Вирджинию особо отличали мужчины. Благодаря ее необычным способностям, они не чувствовали себя глупыми в ее присутствии, так как она была чем-то вроде инструмента для достижения их цели. Ее следовало побуждать к работе. Стоило мужчине «включить» ее, и она начинала трудиться, проявляя редкую сообразительность. Она умела подбирать нужную информацию. Умела быть полезной. Вирджиния работала с мужчинами, большую часть времени проводила с мужчинами, в ее друзьях числились в основном мужчины. С женщинами ей было сложнее поддерживать отношения.
Тем не менее, у нее не было любовника, никто из мужчин вроде бы не изъявлял желания взять ее в жены, никому не приходило в голову сблизиться с ней. Миссис Бодуин говорила: «Боюсь, Вирджиния — однолюбка. Я тоже однолюбка. Моя мать и моя бабушка тоже были однолюбками. Отец Вирджинии — единственный мужчина в моей жизни, единственный. Боюсь, что и Вирджиния такая же. Увы, мужчина оказался таким, каким оказался, но больше ей никто не нужен».
Генри же когда-то говорил, что миссис Бодуин не однолюбка, ей вообще не нужны мужчины, будь ее воля, она бы сжила со свету всех мужчин, и остались бы одни женщины.
Итак, миссис Бодуин решила, что настал час для решительного шага. Они с Вирджинией наняли прелестную квартиру на одной из старых площадей Блумсбери, обставили ее с необыкновенной тщательностью, украсили очаровательными вещицами, пригласили повара-австрийца и начали семейную жизнь — мать и дочь.
Поначалу новая жизнь захватила их. Две гостиные смотрели на грязные деревья в сквере на площади, обе были удобных пропорций и каждая — с тремя большими окнами, начинавшимися очень низко, почти на уровне колен. Камин конца восемнадцатого века. Обставляла комнаты миссис Бодуин с оглядкой на стиль Людовика XVI и ампир, но не придерживаясь какого-то одного направления. Кроме того, ей удалось сохранить лежавший на полу еще в ее родном доме великолепный обюссонский ковер. Он выглядел почти новым, словно его соткали всего пару лет назад, и поражал своим великолепием: ярко-красным узором по краям, неподражаемыми серебристо-серыми и золотисто-серыми розами и лилиями, а также величественными лебедями и витыми раковинами посередине, которые заканчивались широкими раструбами. Эстеты находили его несколько кричащим, предпочитая другой, потертый обюссонский ковер приглушенно-желтого цвета в спальне. Однако миссис Бодуин любила тот ковер, который нашел место в гостиной. Да, он был яркий, но не вульгарный. Несколько вычурный. Ей казалось, что, благодаря ему, она правильно выбирает походку. И он гармонировал с ее расписными шкафчиками, золотисто-серой обивкой на стульях и с высокими китайскими вазами, в которые ей нравилось ставить крупные цветы: китайские пионы, большие розы, тюльпаны, желтые лилии. Темные лондонские комнаты с их естественным освещением требуют крупных воинственных цветов, которые видны отовсюду.
