Счастливые привидения - [82]

— Люк, а ты как? — вдруг спросила Карлотта.

— Я! — воскликнул он, и его щеки покрылись алым румянцем. — Я! Не стоит говорить обо мне. Я начал стенать, как бестелесное привидение, едва только стал мужчиной.

Полковник молчал. И не слушал. Он думал, думал. В этом смысле он тоже был храбрым человеком.

— Кажется, я понял, — сказал он. — Не буду отрицать, я не любил ее тело. А теперь, увы, слишком поздно.

Он уныло огляделся, наверно, ждал, что его осудят, так как отчасти осознал свою неправоту. И все же это было лучше, чем бессмысленные мучения.

— Ох, не знаю, — возразил Люк. — Почему бы вам не полюбить ее хоть немного, но от чистого, главное, живого сердца? Несчастное бестелесное существо! Почему бы не принять ее в свое горячее сердце и не дать ей немного покоя? Почему бы вам не согреть ее внутри себя?

Полковник не ответил. Он пристально смотрел на Люка. Потом отвернулся и уронил голову на грудь, не произнеся ни слова и словно никого не замечая. Потом неторопливо, не поднимая головы, раздвинул ворот халата и расстегнул верхние пуговицы пижамы, после чего опять замер. Кожа у него на груди была белой и гладкой, без единого пятнышка, чище и моложе, чем на лице. Дышал он с трудом, и грудь у него поднималась неравномерно. И вот, пока он пребывал в своей недоступной обособленности, им понемногу завладевали кротость и сострадание, преображая старческие черты, освежая их, смягчая голубые глаза взглядом, какого у него никогда прежде не замечали. Что-то вроде трепетной нежности юного мужа снизошло на него, несмотря на его лысину, на серебристые усики и печать усталости на лице.

Как будто вновь ожила его страстная неравнодушная душа, и юношеской чистотой засияли чело и глаза.

Мы сидели, тихо ему сострадая. В воздухе что-то изменилось, словно запахло цветами, у нас было ощущение, что время распустилось, как цветок, и овеяло нас ароматом весны. Полковник молча смотрел куда-то, его гладкая белая грудь с редкими черными волосками поднималась и опускалась, оживая.

Его смуглая молодая супруга следила за ним словно издалека. Вернувшаяся к полковнику юность была предназначена не ей.

Я не сомневался в том, что леди Латкилл обязательно придет к нам. Я как будто видел, как она крутится в постели, посылая нам свои флюиды. И приготовился, чтобы она не застала меня врасплох. Когда дверь открылась, я встал и пересек комнату.

Леди Латкилл вошла по своему обыкновению бесшумно — сначала показался шлем седых волос, а уж потом явилась она вся. Полковник бросил на нее быстрый взгляд и мгновенно прикрыл грудь, сжимая в кулаке шелковый воротник.

— Я боялась, — прошептала она, — что полковнику Хейлу нехорошо.

— Нет, — отозвался я. — Мы тут мирно сидим. Все хорошо.

Лорд Латкилл встал.

— Ничего нехорошего, мама, уверяю тебя!

Леди Латкилл посмотрела на него, на меня, потом неловко повернулась к полковнику.

— Она несчастна сегодня?

Полковник вздрогнул.

— Нет, — торопливо произнес он. — Не думаю.

И поглядел на нее робким пугливым взглядом.

— Скажите, что я могу сделать? — тихо проговорила леди Латкилл, подаваясь к полковнику.

— Мама, наше привидение сегодня тут. Ты чувствуешь запах весны, аромат цветущей сливы? Видишь, какие мы все стали молодые? Наше привидение тут, оно хочет вернуть Люси туда, где ей полагается быть. У полковника потрясающая грудь, белая, как цветок сливы, выглядит моложе моей, мама, и Люси уже почти в его сердце, в его груди, и его легкие дышат вольно, словно ветер в деревьях. У полковника молодая грудь, мама, и потрясающе прекрасная, так что не стоит удивляться, почему Люси томилась по ней, почему ей так хотелось добраться до нее. Для привидения это — все равно что попасть в сад, где цветут сливы.

Леди Латкилл обернулась к нему, потом опять посмотрела на полковника, который все еще прижимал руку к груди, словно что-то оберегая.

— Знаете, я не понимал, в чем моя ошибка, — проговорил он, умоляюще посмотрев на нее. — Мне никогда не приходило в голову, что перед ней провинилось мое тело.

Леди Латкилл еще больше изогнулась, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Однако ее власть над полковником закончилась. Его лицо разгладилось, осиянное нежным свечением ожившего сострадания. Леди Латкилл потеряла власть над полковником.

— Не старайся, мама. Ты же знаешь наше привидение. Она похожа на крокус, если ты понимаешь, что я имею в виду, на предвестника весны на земле. Так сказано в дневнике моего прадедушки: она поднимается в тишине, как крокус у наших ног, и фиалки, таящиеся в лощинах нашего сердца, расцветают. Потому что она — в наших ногах и руках, бедрах и груди, в лице и в скрывающем всё-всё чреве, потому что имя ей тишина, и пахнет она весной, и соприкосновение с ней дороже и важнее всего, — процитировал он дневник своего прадеда, который лишь представители рода имели право читать, а представительницам его не показывали. Говоря это, он неловко поднялся и, раскрыв ладони, соединил кончики пальцев. Точно также делал когда-то его отец, когда бывал в сильном волнении.

Леди Латкилл тяжело опустилась на стул рядом с полковником.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она вкрадчивым голосом.