Счастливцы с острова отчаяния - [45]

— У меня во рту совсем пересохло, — сказал Сесил, временно занимавший должность почтальона. — Я заклеил языком почти шесть тысяч конвертов «дня прибытия» для коллекционеров. Вышло на восемнадцать тысяч фунтов.

— Обычно, — сказал Остин, — марки окупают мою зарплату. На этот раз их наверняка хватит на оплату нашего переезда на «Буассевэне».

Чайник передавали по кругу. Нед, который сделал себе подарок — серию марок Святой Елены с тристанской в нагрузку, — чтобы наклеить их в качестве сувенира на стену вокруг фотографии кинозвезды, недовольным тоном проворчал:

— А что, они здесь устроят все по-другому?

— Конечно, — ответил администратор.

И вдруг на пороге возник Джосс. Согласно обычаю, он не входил в комнату.

— Жаль, что здесь нет моего отца! — сказал он. — Можно войти?

В руках он держал женские мокасины, крохотные, с плетеными шнурками.

— Входи с миром! — хриплым голосом сказала Уинни, теребя подол фартука.

Тогда Джосс подошел к Рут. Она бросилась к комоду за своей из белого пластика сумочкой с позолоченной застежкой, — последняя модель саутхемптонского магазина, — порылась в ней и извлекла пару носков, связанных на тонких спицах. Все из любопытства повытягивали шеи: носки были серые в розовую, зеленую и голубую полоску.

— Долгими вечерами я тоже работал. Я смог сделать их для тебя как следует, — сказал Джосс, протягивая ей мокасины.

— Надень вот эти, а старые я постираю, — ответила Рут, отдавая ему носки.

Они не спеша поцеловались. Затем Джосс повернулся к администратору:

— Это верно, что в ноябре мы получим строительный камень и дранку?

— Мне хотелось бы эмалированную раковину, — сказала Рут.

* * *

А в Фоули тем временем «север» все еще пытался соблазнить «юг».

Первый праздник для тристанских детей от двух до пятнадцати лет с песнями Джонса и фокусами Лезли Фая устроили совсем юные девушки-скауты, второй, на котором появились шесть одетых в муслин девчушек с Тристана, с венками из роз и сжимающих в руках большие цветные шары в виде сосисок, был организован «Браш Кристал». Третий, в честь 87-летия старейшины общины Джейн, был дан фабрикой искусственных цветов. Хроникерам работы хватало, они не пропускали ничего. Торжественное вручение ключей тристанцам, получившим бесплатные квартиры. Взрыв хохота, которым тристанцы приветствовали проделку убежавшего из лагеря Вихря (заголовок газеты «Сазерн пост»: «Овчарка не согласна ехать на Тристан»), пойманного мальчиком из Хаита и приведенного в Кэлшот инспектором Королевского общества по охране животных от жестокости. Выигрыш в 400 фунтов по футбольной лотерее, выпавший ничего не понимающему в футболе Рональду Гроуеру, который поставил, следуя советам двух приятелей по работе. Дар тысячи мотков шерсти для вязания. Дар пятидесяти банок апельсинового повидла. Четыре подвенечных платья (подпись под сделанной на примерке фотографией — «четыре пары были счастливы»), подаренных одним универмагом по случаю общей свадьбы, которая дала Хью Фоксу повод для великолепного комментария: «Спустя 150 лет Тристан отдает Англии девушек, похищенных со Святой Елены…»

Тем не менее подготовка к отъезду ширилась. Новый пастор, преподобный Браун, переехал жить в Кэлшот. В присутствии приходского священника из Фоули он на фестивале-службе Союза матерей в Винчестере в знак единения принял из рук его председательницы хоругвь, которую благословил епископ саутхемптонский. Поговаривали о том, чтобы сделать Уайт и Тристан островами-побратимами. Стараясь не отстать от остальных, Красный Крест обучал пятнадцать мальчиков для того, чтобы остров имел группу санитаров. Вопрос «Что мы можем сделать, чтобы удержать их?» больше не противопоставлялся вопросу «Что мы можем сделать, чтобы помочь им?». Лишь несколько ворчунов еще спрашивали за кружкой пива: «Посмотрим, многие ли из них уедут?» Община уже понесла свои потери. Джэсмин снова уехала; Джоан отказалась выходить замуж. Наряду с четырьмя молодыми женами — Дженни, Нолой, Лу и Флорой, — казалось, нельзя было убедить вернуться на остров лишь около дюжины слишком хорошо устроившихся тристанцев. Внимание всех сосредоточилось на двух символических случаях: Амбруаза, которому угрожала смерть, и Ральфа, которому угрожала любовь.

* * *

По правде говоря, все были уверены, что Амбруаз, муж Агаты, мучившийся саркомой, долго не протянет, и эта уверенность стала аргументом в пользу возвращения. Со времен основателя общины Уильяма никто на Тристане не умирал от рака, и все в Кэлшоте оказались единодушны в диагнозе болезни Амбруаза, считая ее типичным, присущим только внешним странам недугом. Разве капрал не привез ее отсюда? И Амбруаз наверняка тоже подцепил ее в Англии.

— Если вам будут говорить, — гремела повсюду Агата, — что на Тристане нет хирурга, отвечайте, что у нас нет и этих мерзких болезней.

* * *

Случай с Ральфом выглядел менее безысходным. Всем, кто его расспрашивал, он сквозь зубы отвечал:

— Что бы ни случилось, я поклялся отцу уехать с вами.

Оставшись теперь один в предоставленном его родителям доме, он пешком ходил из Кэлшота на завод и пешком возвращался с работы, готовил свой холостяцкий ужин и, вскочив на велосипед, мчался на свидание с Глэдис. Но всюду находились следящие за ним глаза. На острове всегда любили посплетничать, но источником этих сплетен была та добродетель, из которой множество британцев делают порок, — забота о счастье ближнего. Помимо всего остального, тристанцы, не признаваясь в этом, волновались из чувства общинной гордости: неужели их остров годится лишь для них одних? Разве велика была честь поставлять невест, надеясь, пока случится и наоборот? Чего же стоят все эти поощрения к возвращению, какой же бессознательный запрет таился в них, если одна-единственная мысль переехать на остров могла обескуражить невесту из Хэмпшира?